Утоли мои печали - Алюшина Татьяна

– У них же с бабушкой были деньги, почему он мне не дал? Сказал, сними квартиру и уйди, чего проще? А я не могу, не могу в чужой, где были другие люди! Там же все грязное, чужое! Мне нужна своя! Моя! А он говорит, разменяйте с матерью квартиру, я тебе денег добавлю, купишь приличную! А мне не нужна приличная!! Мне нужна моя крутая квартира в пределах Садового кольца!! Как он не понимал?! – И резко перейдя на громкий торопливый шепот, продолжая пристально вглядываться в глаза Марьяне, придвинулся, опершись рукой о пол и приподнявшись поближе к ней. – И мне нужны были деньги, чтобы жить, нормально жить, понимаешь! А у него коллекция! – И он бессильно откинулся назад и продолжил торопливую исповедь: – Это они все были уверены, что самый умный в семье после деда Григорий. Я самый умный! Я! Я все продумал. Яд достать было просто, у меня друг в химической лаборатории работает, и антидот я у него же достал. Наврал ему такого, что он и думать про тот яд забыл. Я все рассчитал: как раз юбилей, выпивать будут много, целых три дня праздновать собирались. Вот я и ждал удобного случая. И никто бы ничего не заподозрил: всего лишь сердечный приступ. Пока приехала бы «Скорая», пока его отвезли и уж когда там анализ на токсины бы взяли, препарат бы давно в крови растворился. А тут мне повезло: дед с Григорием устроили очередные свои разборки. Гришка выскочил злой и уехал. Но я же знал, что обычно дед после такой вот ссоры с ним, минут через десять, из своего кабинета спускается, они с бабушкой поговорят, она его успокоит, и он обратно возвращается. Всегда. Вот я и подгадал: заварил кофе, как будто только для себя, и вроде как случайно шел мимо них на веранду. Конечно, дед захотел кофе, – мужчина снова громко зашептал, придвинувшись для доверительности к ее лицу. – Я же и бабушку должен был тоже отравить. На сороковой день, на поминках деда. Просто у нее не выдержало бы сердце такого горя. Ничего страшного, они бы вместе были там, – и он опять обессиленно откинулся назад. – Но когда прочли завещание, оказалось, что ее убивать нельзя! Дед все рассчитал! Все! И теперь следовало ее особенно беречь, потому что только она могла продать коллекцию! А если бы она умерла, не сделав распоряжений, то коллекция уплыла бы! И оказалось, что все напрасно! – И он вдруг заплакал. Горько, навзрыд. – Все напрасно! Все!! Как жаль, что ничего не получилось! Все должно было сработать, должно было!! Столько лет, столько лет меня это изматывало!! Столько лет…

А Марьяна подняла голову, посмотрела на мужчину, стоявшего рядом, и тихо сказала ему:

– Все, забирайте.

Тот кивнул, нагнулся, надел наручники на рыдающего, совершенно безвольного Виталия, и с помощью второго оперативника они подняли его, поставили на ноги и повели из гостиной.

Григорий, так и простоявший всю эту исповедь в паре шагов от Марьяны, подошел, подхватил ее за обе руки под локти, помог подняться и собрался было что-то ей сказать, по выражению лица так явно отчитать, но в этот момент…

– Ты-ы-ы!!! – вдруг взревела Валентина и, выставив вперед руки, с не вызывающим сомнений намерением вцепиться в лицо девушки, ринулась к Марьяне.

И тут произошло одновременно сразу несколько событий:

– Мама!!! – вскочив со стула, крикнул Костик, пытаясь остановить мать.

Григорий же молниеносным движением, ухватив за локоть, постарался затолкать Марьяну себе за спину, но она, даже не заметив его руки, шагнула навстречу несущейся на нее невменяемой женщине и, протянув вперед руку с останавливающим жестом ладони, произнесла:

– Сто-ять!!!

Она не закричала, а произнесла это вроде бы и негромко, но с такой мощной внутренней силой и волей, что Валентина, словно натолкнувшись на стену, замерла на месте.

– Не сметь!! – убрав руку, но тем же властным, мистическим голосом отдала приказание Марьяна, словно хлестала наотмашь. – Не то что произносить вслух проклятия и обвинения в мой адрес, а даже думать такое не сметь!!

Опешившая Валентина подавилась всеми словами, что рвались из нее, уже набравшими злую мощь на взятом вдохе, чтобы вылететь наружу с максимально разрушающей силой. И медленно словно завороженная опустила руки.

– Не я, а ваш Виталий, – говорила Марьяна, тем же негромким, даже спокойным голосом, но обладавшим настоящей силой воздействия, глядя в глаза Валентине, – убил Петра Акимовича. Расчетливо, хладнокровно, продумав все до мелочей, подготовившись. Достал яд и противоядие к нему, и ходил несколько дней, выбирая удобный случай. И больше всего жалел, что не убил еще и Глафиру Сергеевну. – И повернулась к застывшим, как фигуры актеров на сцене в финальном акте пьесы, остальным участникам происходящего, некоторые из которых вскочили и стояли, а кто-то так и остался сидеть: – Знаете, что больше всего запало мне в память: это его улыбка! Улыбка человека, сотворившего страшное зло и довольного своим деянием. Улыбка триумфа. Вы все прекрасно знали и понимали, что Григорий никогда, ни при каких обстоятельствах не причинил бы Петру Акимовичу вреда, ни в каком виде, не говоря уж об убийстве. Это просто невозможно. И тем не менее почему-то вы его обвинили, и мало того, вам нравилось то, что вы назначили его виноватым. Мне, как стороннему наблюдателю, это сразу бросилось в глаза и было совершенно очевидно – то, что вы все получаете удовольствие от игры в его обвинителей. Вопрос только, зачем? Может, вы знали истину и покрывали Виталия?

Она снова повернулась к так и стоящей столбом Валентине и вдруг заговорила с ней совершенно иным – добрым, ласковым голосом:

– Ну, что вы стоите? – улыбнулась она ей и указала рукой на дверь. – Поспешите, пока оперативники с Виталием не уехали. Спросите у ребят, в какой КПЗ его отправят. Ему же там понадобится спортивный костюм, средства гигиены, еда какая-то, наверное. Надо узнать.

– О господи! – всплеснула та руками и ринулась из комнаты. – Да-да! Действительно, надо узнать! Подождите!! – донесся ее голос уже с веранды.

А Марьяна, нынче выступавшая в роли ведущей актрисы, примы этого любительского театра драмы, повернулась на сей раз к Евгении Борисовне.

– Женечка, а вы что застыли? – И улыбнулась, увидев, как та удивленно на нее посмотрела, хлопнув от неожиданности по-совиному глазами. – Несите скорее капли Глафире Сергеевне и таблетки сразу на всякий случай. У нее же стресс.

– Точно! – подхватилась домработница и бросилась в кухню.

Марьяна же подошла к Глафире Сергеевне, обняла ее за плечи, прижалась щекой к ее голове, постояла так несколько секунд, закрыв глаза, а та погладила ладошкой обнимающие ее руки, принимая как благость объятия этой девочки.

– Вы помните, мы договаривались, что вы никакими сердечными приступами и давлениями баловаться не будете? – напомнила тихим голосом Марьяна и, наклонившись, заглянула хозяйке дома в лицо.