Утоли мои печали - Алюшина Татьяна

Что это было? Ритуал?

Бог знает, да и какая разница! Такого потрясающего чувственного переживания Вершинин не проживал никогда, впрочем, кажется, он повторяется!

Но что-то глубинное, древнее зацепило в нем это омовение ног, такой великой прекрасной светлой силы и радости, что до сих пор он чувствовал ее пальчики на своих стопах, и мурашки по спине бежали, и сердце стучало в ускоренном ритме.

Ну, Марьяна! Ну, ведунья загадочная! Околдовала прямо!

«А, хорошо-то как, господи! – вдруг подумалось ему. – И если в древности вот так женщины околдовывали своих мужчин, то склоняюсь перед ними в поклоне земном в великом уважении – это круто! На самом деле круто! Или дело в том, что оба испытывают в этот момент?»

Фиг знает, только…

Он заметил, как разрезал ночную темень луч света от открывшейся двери бани, который почти тут же и потух. Вершинин услышал шорох торопливых ножек по траве. Встал и шагнул ко входу.

– Гриша? – позвала Марьяна, переступив через порог и ничего не видя в кромешной тьме.

– Я здесь.

Сделал еще шаг вперед, безошибочно найдя ее в темноте, притянул к себе и обнял.

– Маня, – позвал он севшим, глухим от чувственного накала голосом, не то просящим что-то, не то признающимся в чем-то, не то молящим, и прижал ее еще сильнее к себе, – Манечка…

И склонился к ней, нашел губами ее губы, поцеловал – их первым, пьянящим и забирающим разум поцелуем.

У нее был вкус горьковато-терпких трав и меда, вкус лета, солнца, бесконечной радости и свободы, вкус загадочной, прекрасной и единственно необходимой ему женщины.

– Манечка… – шептал он, оторвавшись от ее губ, взяв в руки ее лицо и покрывая его короткими поцелуями. – Манечка…

Так шептал он свое признание и свою благодарность, свою надежду и приглашение, просьбу и обещание…

– Идем, – жарко ответила она у самых его губ.

И ухватила за руку, повела куда-то в глубь дома, осторожно пробираясь в темноте, выставив вперед шарящую руку, но отчего-то так и не включая свет, словно знала, что сейчас их союзник темнота, в которой нужно только чувствовать, только чувствовать…

Они оба не запомнили, как оказались в ее спальне, и, остановившись у края кровати, стянули друг с друга простыни, тогами укутавшие их, и как впали во второй свой поцелуй, словно утоляли смертельную жажду из святого источника, и как оказались в кровати…

И Григорий чувствовал такую нежность к этой девочке! Такую острую, почти до боли в груди смесь безудержного желания и невероятной нежности к ней, и все ласкал и не мог оторваться от ее прекрасного тела, каждым сантиметром своей кожи, током барабанящей в жилах крови чувствуя, как она отвечает ему и плавится в его руках…

И на пике заполонивших его чувств он вошел в нее сразу, одним движением, и, не останавливаясь, повел их обоих вперед, туда, где они растворились друг в друге…

И было это, было это…

Так не может быть – первое, что подумал Григорий, через продолжительное время обретя способность ровно дышать, а за ней и думать. Так не бывает, чтоб достичь оргазма одновременно – не бывает, и все! Он точно знал.

Бывает, если повезет, и женщина способна не имитировать, а действительно испытывать оргазм, что кто-то из партнеров приходит к нему раньше, кто-то позже. Лично он всегда старался первой доставить удовольствие женщине, по опыту хорошо зная, что чем лучше женщину удовлетворишь, тем ласковей и горячей она будет с тобой. Но чтобы вместе в один момент? Не-а. Не бывает так.

А если кто-то утверждает обратное, то точно брешет ради бахвальства. Чего только мужики не рассказывают в мужской компании, чтобы выглядеть крутыми, уж кому-кому, а Григорию известно доподлинно. И присочинят с три короба о своих достижениях, особливо у женского полу.

Но все, что он знал до сегодняшней ночи, изменилось.

То, что Вершинин прочувствовал и пережил с Марьяной, было запредельным! Сначала это ни с чем несравнимое омовение, вызвавшее в нем такие непередаваемые, странные чувства, до нутра, до слезы.

А после это соединение!!

Он совершенно точно знал, что достигли они вершины оргазма вместе – он ее чувствовал в тот момент настолько четко, словно она была продолжением его самого.

Обалдеть!!

Вершинин открыл глаза и попытался рассмотреть девушку, которую продолжал держать в объятиях, лишь перевернувшись вместе с ней на бок.

Похоже, что она задремала, уставшая от накала соединения, да, видимо, и от всех сегодняшних волнений разом. А Григорию хотелось, чтобы она была с ним в бодрствовании, чтобы разделяла те невероятные переживания, что он испытывал, те открытия, которым поражался, и он начал легонечко ее целовать.

– М-м-м, – сладко протянула она в полудреме.

– Мы не спим, – шептал он в перерывах между поцелуями. – Мы улетаем дальше.

– И каков наш маршрут? – ленивым сонным голосом спросила она.

– К солнцу, девочка, к солнцу, – пообещал мужчина.

И принялся ласкать всерьез. И она тут же откликнулась и пошла за ним, ведомая к обещанному солнцу, не уступала ему в страсти…

А когда они оба распластались обессиленные, счастливые, потрясенные и опустошенные после того, достигнув того, про что он точно знал раньше, еще сегодня днем, «что не бывает», у Григория вдруг громко заурчало в животе.

– Однако есть хочется, – вспомнил о прозе жизни мужчина. – Я, оказывается, жутко голодный. – И спросил: – У тебя найдется что-нибудь съестное?

– О боже, – вспомнила она про что-то, резко села и хлопнула себя ладонью по лбу.

– Только не говори, что что-то там сгорело, забытое на плите, это мне сейчас не по нервам! – предупредил Григорий.

– Рыбник же! – непонятно о чем воскликнула Марьяна и пояснила еще более непонятно: – Я забыла рыбник!

– На плите? – осторожно уточнил мужчина.

– Нет! – серебристо рассмеялась она. – На столе. Достала из печи, накрыла и забыла отнести на юбилей! Так нервничала, что совсем из головы вылетело.

– А что за рыбник? – начал веселиться Вершинин.

– Это такой крытый рыбный пирог! – пояснила девушка и зашебуршилась рядом с ним, явно намереваясь вылезти из кровати. – Фирменный, между прочим.

Она достигла края кровати, спустила ноги, зажгла неяркий ночничок на тумбочке, в тусклом свете которого Вершинин увидел абрис ее фигурки. Встала, обошла кровать, подобрала с пола простыни, одну кинула ему, во вторую завернулась сама.

– Все, кто пробовал, утверждали, что очень вкусно. Он должен был бы стать одним из украшений юбилейного стола, но я так разволновалась перед этим разоблачением, что хлеб взяла, а про пирог совсем забыла. Он там так и стоит, – и спросила, усмехнувшись и привычно чуть склонив головку к плечику: – Хочешь попробовать?