Дочь солнца. Хатшепсут - Элоиз Мак-Гроу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Куда они пошли? — нетерпеливо прервал Тот. — Где они?
— Кто знает? — сказал Мурашу, пожимая плечами и продолжая улыбаться. — Думаю, они пошли во дворец к царю. Может быть, они и сейчас там.
— Что им там делать? — спросил Калба.
Тот посмотрел в сторону дворца. Возможно, если он пойдёт туда и будет шататься перед воротами, то увидит их выход. Но дома его ждёт Нанаи... Он вспомнил о серьге и вынул её из кушака.
— Моя мать хочет, чтобы ты заменил этот драгоценный камень, Мурашу. Ты можешь сделать это сейчас или...
— Дай-ка я посмотрю. — Раб взял безделушку большой ловкой рукой и принялся невозможно долго её рассматривать.
— Я могу вернуться за ней, — немного подумав, нетерпеливо предложил Тот. — Я очень быстро сбегаю к дворцу и ещё быстрее вернусь...
Но Мурашу уже взял свои маленькие щипцы.
— Нет никакой надобности. Это займёт всего мгновение.
Мастер принялся за дело. Он работал спокойно, неторопливо, но быстро, не делая ни одного лишнего движения. Отказавшись от надежды посмотреть на египтян, Тот печально слонялся по мастерской.
Наткнувшись на небольшой металлический бочонок, проткнутый в длину стержнем, к одному концу которого была прикреплена ручка, связанная с педалью, он подозвал Калбу.
— Смотри, Мурашу может подтянуть её к себе и крутить во время работы, — сказал Тот, нажав ногой на педаль и заставив бочку крутиться. Раздался шорох и дробное постукивание.
— А что там? Что-то стучит внутри?
— Драгоценные камни.
Тот остановил бочку, открыл маленькую дверку и извлёк горстку полудрагоценных камней, которые обычно использовал ювелир; среди них было также несколько рубинов и кораллов. Часть из них была неправильной формы, с острыми углами — такими они вышли из карьеров, но те, что уже давно лежали в бочке, обкатались и отполировались непрерывным трением друг о друга и сияли в ладони Тота, гладкие и блестящие.
— Ох! — в восторге воскликнул Калба. — Клянусь богом моего детства, они такие красивые, что хочется их съесть!
Смех Тота прервал негромкий голос Мурашу:
— Ну вот, можно вставлять камень. Тот, выбери мне нефрит, подходящий к тому, что стоит в другой серьге.
Тот снова сунул руку в бочку, выбрал несколько кусочков бирюзы и прищурился, пытаясь поточнее вспомнить цвет второй серьги, и в конце концов выбрал круглый голубоватый камень. Через мгновение починенная серьга уже лежала в кушаке, и два мальчика сразу же направились домой.
Тот распрощался с Калбой около его дома и стремглав бросился за угол в свой переулок. Он был ещё уже, чем улица, на которой жил Калба; дома так тесно прижимались один к другому, что их сплошные фасады, прорезанные только дверями, напоминали белое ущелье.
Восьмая дверь вела в дом Ибхи-Адада. Она была окрашена в красный цвет, как и у большинства других, чтобы уберечься от дьяволов, но на ней были ещё незаметные зелёные и синие узоры и изображение кувшина — знак профессии гончара. Тот открыл дверь, миновал полутёмную прихожую и вышел во внутренний двор, вокруг которого и располагался дом. Киаг, старый пёс Ибхи-Адада, с видимым усилием выбрался из прохладного уголка за водяным кувшином и побрёл на середину двора, чтобы встретить его; от жары мастиф высунул язык из пасти на всю длину, огромная морда сморщилась. Тот всегда считал это выражение улыбкой.
— Ай, тебя совершенно правильно назвали Верным, старина, — сказал Тот, ласково почёсывая собаку за ухом. — Иди спи. На сегодня ты отработал своё.
— Это ты, Тот? — послышался откуда-то с верхнего этажа голос Нанаи.
— Да, мать. Я принёс твою серьгу, Мурашу починил её. — Тот принялся копаться в кушаке, а его глаза тем временем обежали балкон, со всех четырёх сторон опоясывавший внутренний двор. Нанаи немедленно возникла из одной из верхних комнат и облокотилась на перила.
— Ты принёс серьгу? Но я же велела Эгиби отнести её.
— Да, а он велел мне. — Тот достал серьгу и помахал ею. — Принести её тебе?
— Нет, я иду вниз. Ну и мальчишка! — сердито проворчала Нанаи, быстрыми лёгкими шагами спускаясь по лестнице в углу двора. — Ты уже час тому назад должен был съесть свой хлеб и сыр. Я могу поспорить с кем угодно — твой живот уже прилип к позвоночнику!
— Нет, я же был с Калбой, — улыбнулся Тот и, вручив серьгу, подошёл к огромному водяному кувшину, наполовину врытому в утрамбованное глиняное покрытие внутреннего двора. Позади него раздался смех Нанаи.
— А, вот что тебя спасло! Этот Калба — он что, всегда носит с собой столько еды? Хорошо, что его пояс достаточно широк. Да, он очень хорошо починил, точь-в-точь похожа на другую. Мурашу — прекрасный мастер. Ахата! Ахата! Младший сын вернулся из школы, принеси ему хлеба... Сейчас иди, маленький, поздоровайся с отцом, а потом вернёшься сюда и поешь. Я посижу с тобой, пока ты будешь есть.
— Сейчас пойду, но сначала я должен кое-что тебе сказать! Мы, я и Калба, слышали на рынке, что в Вавилон приехал целый отряд египтян. Мурашу сам видел их вчера, когда они проходили мимо его мастерской.
— Египтяне! Отряд? Солдаты, ты хочешь сказать? — воскликнула Нанаи.
— Нет, нет, матушка, с ними было только несколько солдат, наверно, стража. Это были мирные люди, а главным был гигантский чёрный человек в замечательном ожерелье...
Тот рассказывал, захлёбываясь от вновь охватившего его волнения. Когда он рассказал всё, что знал, обескураженная Нанаи застыла, поддерживая тонкой рукой локоть другой и теребя пальцем нижнюю губу. До чего же у неё красивые светло-карие глаза, подумал Тот. Как мёд, но в них всегда тень беды.
— Ты говоришь, не солдаты? И не торговцы? Тогда что же их сюда принесло? — спросила она.
— Никто не знает.
Довольный эффектом, который произвели его новости, гордый тем, что смог поразить ими хоть кого-то, Тот ещё раз жадно глотнул из терракотового ковша с длинной ручкой, повесил его на колышек на стенке кувшина и устремился со двора в дом. Через общую комнату с небольшим алтарём, посвящённым Нибаде, он прошёл на вторую половину дома. Здесь был только один высокий этаж, и всё было полностью посвящено ремеслу Ибхи-Адада. В одном конце располагались печи для обжига, повсюду стояли подсыхающие изделия. Посреди сидел над своим крутом Ибхи-Адад, терпеливо склонив тяжёлое задумчивое бородатое лицо с бесшабашными, но добрыми глазами над новой кружкой, которая, вращаясь на круге, принимала форму под его измазанными глиной пальцами.
— Да сохранит Нисаба твоё здоровье, отец, — застенчиво сказал Тот. Он никак не мог избавиться от стеснения, общаясь с этим замкнутым неулыбчивым человеком.
— И твоё, Подарок Эа, — серьёзно ответил гончар. Он поднял голову и задал Тоту обычный вопрос: — Ты старался в школе сегодня?
— Да, отец. Инацил похвалил мою работу.
— Это хорошо, мой мальчик. Но похвала может оказаться ловушкой демона для легкомысленного. Смотри, чтобы это не сделало тебя завтра менее прилежным.
— Нет, отец. — Изнывая от нетерпения, Тот с трудом дождался, пока Ибхи-Адад закончит ежедневный ритуал сомнений в его школьных успехах, а затем торопливо сообщил свои новости.
Реакция Ибхи-Адада оказалась именно такой, какой он ожидал. Пока Тот говорил, густые брови над мрачными глазами отца сходились всё ближе и ближе. Наконец он встал, потёр руки одну о другую, счищая глину, и направился в общую комнату, к алтарю.
— Иди поешь, малыш, — велел он. — А я пойду помолюсь Нибаде, чтобы быть уверенным, что эти египтяне не принесут нашему дому никакого вреда.
Оставив отца, который что-то бормотал, готовясь к молитве, Тот вернулся во двор. Нанаи принесла своё вышивание и сидела в кресле около циновки, которую постелила для него.
— Ахата, — позвала она, — он пришёл.
Тот шлёпнулся на циновку, без разговоров ожидая, пока Ахата поставит перед ним низенький столик, на котором были сыр, лук и маленькие толстенькие лепёшки, испечённые на горячем печном своде. Тоту больше нравились большие и тонкие лепёшки, он знал, что Ахата помнит это, но промолчал. Это был всего-навсего один из способов показать, что её раздражает Тот и его присутствие в этом доме, где её дети прежде были единственными наследниками.
— Ты что, не будешь есть, сынок? — спросила Нанаи. Он повернулся, увидев, что она смотрит на него с кривой полуулыбкой. — Тебе ведь не нравится такой хлеб, не так ли? — добавила она.
— Нет.
Её взгляд метнулся вслед удаляющейся фигуре Ахаты, потом она пожала плечами и негромко засмеялась.
— Поешь хоть немного. Эго лучше, чем пыль и грязь, которые тебе придётся есть и пить в другом мире — в Стране, откуда не возвращаются: — Она резко расправила худые плечи и, вернувшись к вышиванию, стала торопливо работать, как обычно, посмеиваясь. — Конечно, жизнь иногда хороша, а иногда — не очень. Куда провалился этот Эгиби? Ему уже пора собирать кувшины для завтрашней торговли. Где он тебя встретил? Пришёл в твою школу?