Дочь солнца. Хатшепсут - Элоиз Мак-Гроу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГЛАВА 3
Это случилось на десятый день третьего месяца сезона перет — Прорастания всходов по египетскому счету времени. Тот сбился с вавилонского счета времени много недель назад. «Звезда Обеих Земель» в последний раз выбрала канаты, которыми каждую ночь швартовалась к пристаням, и направилась на юг по розовым в рассветном свете водам Нила. Сегодня к полудню они будут в Фивах. Так сказал капитан. Тот не верил своим ушам.
Как обычно, он устроился на самом высоком месте кормовой надстройки, рядом с огромным веслом, наблюдая, как на мачту медленно вползает парус. Он поднимался, как гигантский плавник, как огромное белое крыло, разворачивающееся в утреннем свете. Кучка напряжённых коричневых тел внизу на палубе, казалось, не имела никакого отношения к этому величественному зрелищу. Когда парус раздулся, поймав северный ветер, который, налетая от моря, день за днём заполнял его, «Звезда», поскрипывая деревянными скрепами, устремилась вперёд.
Тот стремительно обернулся, чтобы посмотреть, как поднимают другие паруса. Вслед за «Звездой» по сверкающей воде двигался «Золотой сокол», за ним — «Северный ветер»; замыкала строй плывущая далеко позади кухонная барка. Один за другим вздымались и раздувались квадратные паруса, один за другим корабли устремлялись на середину реки, образуя знакомый строй, который в течение последних недель был для Тота единственной неизменной вещью среди непрерывно менявшихся ландшафтов, чётким ориентиром в остальном мире.
Конечно, на самом деле ничто не оставалось неизменным, он понял это — даже вздымавшийся над крышами Вавилона зиккурат, который он видел несколько лет ежедневно и ежечасно и без которого не мог представить себе мир. Везде, куда бы кто бы ни пошёл, что бы ни делал, всегда были видны семь могучих ступеней Этеменанки на фоне неба — сама неизменность. Однако Этеменанки исчезла теперь из его жизни; небо было пусто. А сегодня к полудню распадётся и этот устойчивый образ, исчезнет строй трёх белых парусов, как раньше исчез зиккурат, как исчезли барханы пустыни, как давным-давно исчезло лицо Яхмоса, отчего мир оказался повергнутым в хаос.
— ...Глубина — тростник и четыре локтя!.. Глубина — тростник и пять локтей!..
Мелодичные крики вперёдсмотрящих, доносившиеся с носа, звучали как лейтмотив знакомой музыки корабля, идущего под парусом. Поскрипывали доски, пели натянутые канаты, у бортов мягко шипела вода. Прямо около его локтя ритмично взвизгивали крепления огромного руля; высоко над головой торчал рудерпост[109], рулевые тяги со скрипом тёрлись о коровьи рога, заменявшие блоки. Около румпеля спиной к Тоту сидел на корточках рулевой и негромко насвистывал.
Это был последний этап долгого странного путешествия. Оно длилось столько, что казалось бесконечным, и даже думать о его завершении было дико. Трудно было припомнить время, предшествовавшее этому странствию. Белый осел, верхом на котором он покинул Вавилон, теперь казался Тоту видением из давнего сна. Действительно, не месяцы — годы прошли с тех пор, когда он рассматривал из-за дергающихся белых ушей однообразные просторы пустыни, где наутро взгляду открывались те же пейзажи, что и накануне: барханы, камни, небо и летящий песок — где при виде голого камня или отдалённой пальмы с ужасающей ясностью оживали старые потускневшие воспоминания о страхе и бородатых наездниках. Но пустыня всё же закончилась и сменилась горами, а горы сменил город, именовавшийся Кадеш[110], стоявший на реке Оронт; вдруг на пути стали попадаться телеги, люди, дома и женщины в странных подпоясанных рубахах с капюшонами, с волосами, светлыми прядями ниспадающими на спины.
Кадеш пребывал под властью Египта, сказал Нехси. Давным-давно Великий Тутмос, дедушка Тота, завоевал его жителей. Они познали мощь фараона, согнули свои выи и вознесли хвалу Черной Земле, радуясь удаче, сделавшей их слугами Сильного Быка.
Тот не видел никаких склонённых вый и не слышал никакой хвалы. Он видел только непроницаемые глаза под капюшонами и чувствовал взгляды, упиравшиеся ему в спину. Эго было очень неприятно.
Однако он не говорил об этом с Нехси — и ни о чём другом тоже. Однажды, ещё в начале путешествия, он, волнуясь, собрал все свои отрывочные воспоминания об этом египтянине и задал Нехси вопрос, который неизменно пребывал в его мыслях и тревожил сердце:
— Вы знаете Яхмоса?
Сначала Нехси не мог вспомнить о нём, а может быть, только говорил, что не может.
— Это старик, — с тревогой сказал Тот, — очень старый, он воин.
— Ах, этот Яхмос, — в конце концов сказал Нехси. — Он был воспитателем царевны, когда та была маленькой. Сейчас это звание у благородного Сенмута. Я уже несколько лет не видел старого Яхмоса.
— Но он ещё жив? — волнуясь, продолжил свои расспросы Тот.
— Я действительно не могу ничего вам сказать, Ваше Высочество, — отрезал Нехси.
Тот молча рассматривал его, пытаясь догадаться, не солгал ли он ему, и чувствуя, как у его ног разверзается новая ужасная пропасть. Он отвернулся от вежливого непроницаемого лица вельможи и ушёл в свой шатёр. С тех пор он никого ни о чём не спрашивал.
После Кадеша им опять пришлось карабкаться по высоким суровым горам. Дорога, извиваясь, вела их через безмолвные кедровые леса, поднималась наверх, где люди жадно хватали ртами воздух, опускалась в глубокие скалистые ущелья, на дне которых шумели холодные ручейки. Наконец местность стала ровной, они вышли на широкую коричневую равнину и попали в Арвад[111], лежавший на берегу Средиземного моря в земле Дахи.
В Арваде с Тотом случилась странная вещь. Следуя за Нехси по кишащему народом рынку, он увидел табунок ослов и гору клади, сваленную близ кучки людей пустыни с завязанными лицами. Они готовили караван к отправлению. И вдруг в его памяти возник чёткий образ рослой молчаливой чёрной женщины, выпускающей его руку из своей большой розовой, как древесина пальмы, ладони и торопливо уходящей от него через толпу прохожих, торговцев и ослов, скрывающейся с его глаз, оставляющей его в слезах и в одиночестве. Её звали Ахби — ненавистное имя тоже сразу выплыло из глубин памяти.
Но за всё время путешествия через пустыню, горы и долины по следам другого, маленького Тота, он не наткнулся больше ни на одну из многочисленных нитей памяти, которые были разбросаны в те давние времена. Нити распались, изорвались, затерялись навсегда. И наверно, большую прореху, образовавшуюся в ткани его жизни, было уже невозможно залатать.
Они провели беспокойную неделю в Арваде, дожидаясь, пока подготовят корабль. Когда наконец поутру египтяне спустились к пристани, Тот был поражён видом огромной галеры, вздымавшей свой высокий нос, как гусиную шею, которая должна была перенести их через море от финикийского побережья до дельты. Он нетерпеливо поднялся на борт, стремясь поскорее исследовать каждый закоулок на палубах и в трюме, увидеть, как поднимают парус.
То, что египтяне совершенно по-другому воспринимали предстоящее плавание, было видно сразу. Их уныние озадачило Тота. Ведь веяние солёного ветра, хлопки парусины являли собой такие потрясающие новые впечатления после пыльной монотонности караванного пути. Конечно, пускаться в путь по изменчивым водам было рискованно, но для того, кто вырос на берегу предательского Евфрата, в них не скрывалось никаких новых опасностей.
Для жителей берегов Нила, реки, чей удивительно постоянный и благотворный для людей нрав казался Тоту непостижимым, морское плавание было самым страшным отрезком пути. Они взошли на борт с вытянувшимися лицами и тёмными предчувствиями, каждый цеплялся за самый мощный амулет и, взывая к Амону, бормотал мольбы и клятвы. Не успел берег скрыться из вида, как большинство из них одолела морская болезнь. Вельможи скрывались в наскоро собранные на палубе каюты, оставляя страдающих рабов и носильщиков валяться в жалких позах на палубе и блевать. Воины эскорта, более крепкие, но не менее напуганные, сидели на корточках на палубе, непрерывно воскуривая ладан богам и напрягая зрение, чтобы поскорее увидеть землю. Тота оставили наедине с самим собой; всё время было в его распоряжении, у него не оставалось никаких занятий, кроме как уворачиваться с пути занятых делом корабельщиков и завязывать более короткие отношения со своими несчастными попутчиками.
Ему впервые выпал случай поближе познакомиться с воинами, которые во время сухопутного странствия всегда шагали в некотором отдалении впереди или позади него. Тот осторожно изучал их. Особенно его заинтересовало вооружение. Большую его часть он узнал: так были вооружены люди на его маленькой галере. Ещё его озадачило, что они, похоже, взывали к одним и тем же богам. В Вавилоне у каждого был свой собственный бог. Неужели у этих воинов был только один бог или два, и их пришлось разделить между всеми? Он смотрел на них со всё большим любопытством, желая набраться смелости и задать вопрос.