Новый Мир ( № 4 2013) - Новый Мир Новый Мир

22 декабря , среда, полдень.

«Издали» вспоминается «Идиот» как цепь скандалов и невозможных встреч с интермедиями «от генерала Иволгина».

Бессмертные последние главы (у тела Н. Ф. и проч.).

Проснулся вдруг с Г. Ивановым:

Истории зловещий трюм,

Где наши поколенья маются

и т. п.

«Довольно! больше не могу!» —

Поставьте к стенке и ухлопайте!

Ну это уж чересчур. Зато прилипчиво и не отпускает.

24 декабря , пятница, Поленово.

Вчера на Брамсе в Пушкинском — с Наташей и внучкой Софьей. Играли люди славные, наиталантливейшие: Гутман, Башмет, Третьяков (скрипка) etc. И как хорошо играли — «в пику» гобелену Леже на задней стене. Умберто Эко все не понимал, за что Бродскому дали Нобелевскую премию. Но однажды случайно подсмотрел, как тот слушал Брамса в Корнеги-Холле. И понял — что дали не напрасно… Я тоже вчера хорошо слушал: улетал куда-то туда — за Брамсом…

Потом угощали Соньку пиццей — с окнами на Христа Спасителя — и приехали в Переделкино во втором часу. А уже в восемь — через талый московский центр — на Симферопольку, через Оку — да вот и Поленово.

«История поэзии есть также история жизни человечества, но только взятая в лучшие ее мгновенья» (Шевырев).

И как вот это у Шевырева пугающе современно: «…вызови на страшный суд совесть того писателя, которого первый роман, внушенный вдохновением честным и приготовленный долгим трудом, завоевал внимание публики! Спроси совесть его о втором, о третьем, о четвертом его романе? Вследствие чего они появились? Не насильно ли выпросил он их у непокорного вдохновения?.. Не торопился ли он всем напряжением сил своих, против условий Музы, чтобы только воспользоваться свежестью первого успеха? Его насильственное второе, более насильственное третье и четвертое вдохновение не было ли плодом того безотчетного, но сладкого чувства, что роман теперь самая верная спекуляция?»

28 декабря , вторник.

Нравственное разложение социума продолжается. Я писал, помнится, что после терактов в метро таксисты заламывали выбравшимся из ада бешеные цены. Тоже и теперь. В коллапсе Шереметьево и Домодедово (из-за наледей уже три дня отменяются рейсы). И у таксистов новая такса: десять тысяч до города. Взвинтили цены в кафе, минеральную воду продают с рук втридорога. Так наживаться на терпящих бедствие соотечественниках — это ли не признак общественной агонии?

Сегодня — Мелихово, Чехов…

Лишь берез серебряные руна

неподвижны вдоль шоссейных лент.

Сколько ж это надобно было мне в жизни зимой проехать — чтобы вылились эти строчки?

Я привез мелиховцам в библиотеку сахалинский двухтомник, который с осени для них пролежал в Поленове. Очень обрадовались. По музею и саду водила меня молодая лингвистка (по профессии) из Чехова. И вот примета времени: в свои под тридцать эта провинциалка побывала в Италии, в Дрездене, в Египте… Ну можно ли представить себе совковую молодую экскурсоводшу, побывавшую за границей?

Чехов продал Мелихово в верные руки (запамятовал фамилию). Так что многое уцелело.

Директор (Бобков) из Сергиева Посада произвел дельное впечатление. Скоро музеи переведут на самостоятельный режим существования. Говорили об этом — кто погибнет? Кому это будет на руку?

Потом новодельный дворец в Лопасне — еще несколько лет назад адм. «барак».

Наташа спросила у моего зятя: не боятся ли они стругать каждый год по ребенку? (Внуков у нас уже 8!) Борис посмотрел на нее своими серыми полуотсутствующими русскими глазами:

— Наталья Федоровна, разве можно остановить любовь?

30 декабря , четверг, Поленово.

После нескольких дней плотной влажноватой серости, которая, казалось, воцарилась уж навсегда, вдруг выглянуло солнце и все сделалось по-зимнему многоцветным.

Тульский губернатор («губер», как говорит Наташа) Дудка со своей челядью, крупными чиновниками, наверняка недосягаемыми для туляков, а тут, в Поленове, на редкость скромными и даже застенчивыми. Один сходил, поменял Дудке тарелку. Я шепотом спросил у него, кем он был в «прежней жизни». «Генерал-лейтенантом». У всех современная гремучая смесь патриотизма, религиозного флера и вороватости в особо крупных размерах. Три обычные составляющие нынешней властной вертикали [1] .

31 декабря .

С утра день светлый, ясный.

«На одре смертном он (поэт Языков. — Ю. К. ) пел и читал стихи. Потом заказал все блюда похоронного своего обеда и поручил брату пригласить друзей его и знакомых» (Шевырев).

Гигантские белые удилища берез выгнулись подо льдом и снегом. Тысячи деревьев погибли. Летом задыхались под солнцем, теперь — под ледяным панцирем… 2010 год…

Вне личного в памяти мало хорошего, доброго.

В 1930 году молодой мыслитель Алексей Лосев поверх и в обход советской цензуры, рискуя жизнью, сделал свои добавления к уже печатавшейся книге «Диалектика мифа».

Нетерпеливое желание обнародовать написанное и сформулированное пересилило разумную осторожность.

Следствие — одиночка, лагерь и слепота.

Мало в нашей культуре поступков (антисталинское стихотворение Мандельштама, опубликование Солженицыным «Архипелага ГУЛАГ»), которые были бы для меня столь же обнадеживающими и светлыми. Слово правды весь мир перетянет.

И хотя я знаю, что это не совсем так, а, вернее, совсем не так, вера в это и посегодня при мне.

Илья Сельвинский, свидетель Шоа

Максим Д. Шраер (Maxim D. Shrayer, р. 1967, Москва) — прозаик, литературовед, поэт и переводчик, профессор Бостонского коллежда. Автор более десяти книг, среди которых — «В ожидании Америки» (русский перевод М., 2013). Лауреат Национальной еврейской премии США и стипендии Фонда Гуггенхайма.

Cокращенный перевод двух частей готовящейся к печати книги: Maxim D. Shrayer. I SAW IT: Ilya Selvinsky and the Legacy of Bearing Witness to the Shoah. Boston. © 2013. Maxim D. Shraer. Автор благодарит Т. И. Сельвинскую за разрешение на цитирование текстов И. Л. Сельвинского. Автор выражает благодарность Л. И. Дайнеко и всем сотрудникам Дома-музея Сельвинского (Симферополь), В. Ф. Санжаровцу (Керченский историко-культурный заповедник), Б. Г. Берлину за помощь в исследованиях, и Давиду Шраеру-Петрову за ценные замечания по рукописи.

 В начале Великой Отечественной войны Илья Сельвинский добровольцем пошел на фронт и был назначен на должность «писателя» в газету «Сын отечества» 51-й Отдельной армии, защищавшей родину поэта — Крым.  (В феврале 1942 года Сельвинский был переведен в газету «Боевой натиск» только что сформированного Крымского фронта и в 1942 — 1943 годы прослужил в газетах Северо-Кавказского фронта и Отдельной Приморской армии). Стены редакций, пусть даже армейских, были для Сельвинского тесны. Поэт жаждал военных действий, не только литературной славы. Он воевал в Крыму, в предгорьях Северного Кавказа, на черноморском побережье России. Он ходил в атаку, был дважды награжден военными орденами, переведен из интенданта в политработники и повышен в военном звании до подполковника. В 1941 — 1943 годах Сельвинский сочинил стихи и слова к песням, которые стали поистине народными в военные годы («Казацкая шуточная» — слова Сельвинского, музыка Матвея Блантера — до сих пор широко исполняется).  В конце ноября 1943 года Сельвинского вызвали из Крыма (из Аджимушкайских каменоломен) в Москву. Командиры Сельвинского, в том числе командующий Отдельной Приморской армией генерал Иван Петров, предполагали, что Сельвинского ждет еще одна награда, еще более громкая слава поэта-солдата-трибуна. Сельвинский позднее вспоминал: «Ночью перелетел на У-2 на Большую Землю — явился к начальству: вызывает <Александр> Щербаков <начальник Главного политуправления Красной Армии (ПУР)>. До утра проболтал с <писателем Марком> Колосовым. Марк убежден, что меня включают в делегацию, которая де будет ехать в США или что-нибудь в этом роде: „Ты прекрасно воюешь, здорово пишешь, вот правительство и хочет тебя отметить. То, что Эренбург делает в статьях, ты — в стихах”» [1] . Вместо этого в Москве Сельвинскому было предписано предстать перед Секретариатом ЦК ВКП(б). Ему вменили в вину сочинительство «вредных» и «антихудожественных» произведений. Из дневниковых записей самого Сельвинского явствует, что Сталин принял участие в заседании Секретариата. В ноябре 1943-го начальник Управления агитации и пропаганды ЦК (УПА) Г. Ф. Александров подготовил проект постановления Секретариата «Об ошибках в творчестве Сельвинского». В нем отмечалось, что «в стихотворениях „России”, „Кого баюкала Россия” и „Эпизод” содержатся грубые политические ошибки… Сельвинский клевещет на русский народ <...> дает клеветнически-извращенное изображение войны <...> ЦК ВКП(б) предупреждает т. Сельвинского, что повторение подобных ошибок поставит его вне советской литературы» [2] .