Желтый дом. Том 1 - Александр Зиновьев

Короче говоря, установить тут некие строгие принципы Невозможно. Почему? Да потому, что народ воспринимает интеллигенцию как свою собственную часть («такое же дерьмо, как и мы»), стремящуюся устроиться жить как начальство («ишь чего захотели!»). Народ уважает интеллигенцию так как это — почти что начальство, но презирает ее, так как это — вовсе не начальство.

А известно ли тебе, спросил Он, что в верхах серьезно обсуждается проект передачи интеллигенции под контроль народа? Там убеждены, что одним из условий возникновения диссидентского движения явились отдельные квартиры у интеллигентов. Теперь будут строить дома с многокомнатными квартирами и вселять в них по нескольку семей. И интеллигенцию будут расселять по таким квартирам. Так сказать, интеллигенцию растворят в народе, погрузят в народ, свяжут с народом. И чего этим добьются? — удивился я. После этого интеллигенция начнет мутить народ. Не будь таким наивным, сказал Он. Ты-то много намутил в своей квартире?

Одиночество

Опять один, говорит Берия. Ну и дурак. Плюнь ты на Нее. Женщины — высшее благо для нас, мужчин. Отказываться от них?! Не могу этого понять. Знаешь, у меня только девочек до четырнадцати лет было больше  пятисот штук. Девочки — не женщины, говорю я. К тому же ты имел их силой. И не думай, что ты — чемпион. Какой-нибудь руководитель ансамбля песни и пляски имел раза два побольше твоего. И без насилия. И без репрессий. А нас в институте есть кретин Барабанов. И некрасивый со всем. Грязный, вонючий. А он и то уже со счету сбился. Да и что ты понимаешь в женщинах?! Иногда одна женщина стоит всех остальных. Иногда отказ от женщины стоит обладания десятком. Знакомо тебе это? Нет. Ты же понятия не имел о том, что значит любить по-настоящему. И вообще, пошел вон. Зря ты так, говорит Берия. Я же из лучших намерений.

Не обращай на него внимания, говорит Он. Хочешь, Я расскажу тебе что-нибудь о себе? Я ведь в юности писателем собирался быть. Стишки сочинял. Смешно вспомнить. Ну вот, к примеру:

Мне она не ограничивала регламент.

Хоть всю ночь напролет таскайся

Возле дома с дурацкою рекламой

«Храните свои деньги в сберегательной кассе».

Понимаешь, Она жила в доме, на котором висела эта реклама. И ужасно смеялась, когда я ей прочитал свои стихи. А совратил ее не я, а один старый (как мне тогда казалось) тип... Ты слушаешь? А после войны я написал несколько рассказиков. Принес показать одному известному писателю. А он, сволочь, передал их «куда следует». Правда, позаимствовав сюжет и переписав по-своему. Испортил только, подонок.

Все это пройдет, говорит Поэт. Это нам уже некуда податься. А ты парень еще молодой. У тебя все еще впереди. Ты, может быть, еще диссертацию защитишь. А я выше сотни с немногим уже никогда не поднимусь. На такие гроши не развернешься. И о семье думать уже не приходится. Остается одно — сожительница. Одна. Другая. Ну — третья. А толку что? А у меня, между прочим, тоже был когда-то романчик. И стишки я выдумывал не хуже Его. Правда, я их никогда не ценил и не собирал. Так, для развлечения делал. Как говорится, для смеха. Хочешь, я тебе прочитаю статью из сегодняшней газеты. Называется статья «Если вам за двадцать». Сейчас, пишет автор, ведется много разговоров о том, где встречаться, знакомиться, проводить свободное время людям, перешагнувшим тридцатилетний рубеж и не создавшим семьи. Это — ко мне. Но, продолжает автор, эта тема актуальна и для тех, кому сегодня двадцать пять, двадцать восемь... Это — к тебе. Автор явно критически относится к танцплощадкам, к кафе и ресторанам. Танцы, пишет он, «монополия шестнадцати-восемнадцатилетних». В ресторанах — очереди, спиртное, «дымовая завеса табачного чада». Что же предлагает автор? Дом культуры или клуб. Там есть все — танцы, музыка, концерт, бильярд, читальня. В общем, выбирай, что подходит твоим вкусам и настроениям. И буфет есть. Правда, здорово? Но, увы, это лишь мечта. Даже автор этой газетной статьи признает. Теоретически ужасно просто: сделать Дом культуры, в котором человек будет иметь все, что нужно ему. Вполне в духе идеалов коммунизма: построим общество, в котором всем будет хорошо, все будут процветать, все будут довольны. А во что вырождаются на практике такие идеальные дома культуры? В то же самое, во что вырождается так хорошо задуманное светлое коммунистическое общество. Скучно? Все это старо? Так ведь все равно ничего другого нет. А Ее не жди. Она не придет, это уже ясно. Знаешь, что меня в этой твоей истории больше всего тревожит? Я боюсь, что, если Она придет, ты этого не оценишь и опять обойдешься с ней по-свински. Так Уж лучше пусть не приходит.

Послание коллективу

Хоть расшибись, хоть лезь из кожи,

Хоть лбом о стенку колоти,

Ничто тебе уж не поможет,

Коль отвернется коллектив.

Не минет бдительного глаза,

Что ты вчера был пьяный в дым.

С отчетов за год уж ни разу

Не выйдешь цел и невредим.

Брось о защите мысль лелеять.

Надбавку — в памяти сотри.

В день торжества и юбилея

Лист премий больше не смотри.

С уходом старые уловки

Теперь уж больше не пройдут.

И уж со скидкою путевки

Тебе в месткоме не дадут.

И если свалишься в простуде,

Лечь будешь вынужден в кровать,

Никто на яблоки не будет

Тебе копейки собирать.

Не ровен час, прокол случится,

И захотят тебя изъять, —

Никто с работы не примчится

На перевоспитанье взять.

Итог? Он априори ясен,

Фундаментальный примитив.

Ты омерзительно прекрасен,

О нелюбимый коллектив!

Ко мне лицом оборотися,

Объятья жаркие раскрой!

Меня обнюхай, приглядися!

Не видишь разве — я весь твой?!

А почему бы не

— А почему бы тебе не заняться йогой? — спрашивает Он.

— Исключено. У меня отсутствует инстинкт самосохранения. К тому же у меня перед глазами страшный пример дяди. Тот занимается йогой лет десять. И знаешь, чем он кончил? Образовались трещины вокруг анального отверстия. И такие, что положили в больницу. Положение скверное, вроде даже безнадежное. Представляешь себе, перспектива! Годами задирать ноги за уши, голодать, избегать женщин и вина, глядеть в одну точку, а подохнуть в расцвете лет от трещин в жопе!!

— Ну так ударься в религию.

— Это дело несерьезное.

— Почему несерьезное? Сотни тысяч (если не миллионы) людей вовлекаются в него.

— Это ничего еще не значит. Движение из десятка человек может быть серьезнее, чем движение из миллионов. Значительность движения зависит от того, кто в нем участвует и каковы его исторические последствия и перспективы. Социально значимые и достаточно молодые люди в религию не идут. Туда идут убогие, пострадавшие, ущербные, психически слабые и больные, отщепенцы, старики. Исторический резонанс религии у нас ничтожен. Он скорее негативен в том смысле, что резонанс имеет не само движение, как таковое, а факты преследования его участников со стороны властей, преподносимые как примеры нарушения прав человека. Религия не имеет у нас никаких серьезных исторических перспектив хотя бы уже потому, что интеллектуальный и образовательный уровень ее значительно ниже такового социально активной части населения. И потом, я не хочу быть праведником. Мне нравится грешить.

— А как насчет национализма?

— У русского национализма три пути в основном. Первый — холуйство перед начальством, «национальная гордость», шовинизм, имперские устремления. Это мне не подходит. Второй — «бей жидов, спасай Россию». Это не подходит мне тем более. Третий — против высшей власти. Это тоже мне не подходит, ибо это — нечто ужасно консервативное, провинциальное. Это — та же власть, только либо еще дремучее нынешней, либо новая революция. К счастью, такая невозможна пока. И вообще, я к людям отношусь не по национальному признаку, а личностно. Может быть, я даже с неграми мог бы дружить. И с китайцами. Не знаю. И, честно говоря, меня наш великий русский народ скорее раздражает своим холуйством и покорностью, чем вызывает сочувствие.

— Так чего же ты хочешь?

— Я бы хотел иметь житейские блага и житейский успех, но за счет своих природных способностей, труда и мужества. Но я и этого уже не хочу.

— Почему?

— Потому что это невозможно. Когда я учился в школе, все считали меня способным. Но я не вылезал, надеясь на то, что учителя сами позаботятся о моих способностях. Но он заботились совсем о другом. В университете я сам и преп даватели (не говоря уж о студентах) чувствовали, что я порядок выше их банды, а меня за это чуть не исключил придравшись к пустяку. А в институте? Даже Учитель считает, что я способнее его. А уж с точки зрения способностей, трудолюбия и оригинальности — он фигура номер оди в наших кругах. Но и он висит на волоске, а меня общим усилиями загоняют в неудачники.