Стальные посевы. Потерянный двор - Мария Гурова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако то, что происходило дальше, вновь возвращало Тристана в реальный, непредсказуемый мир. За день до старта экспедиции в Кампани начались мятежи. Маленький бунт разгорелся на национальной почве – местное население после «размена» территории всегда доставляло Багряным Зорям хлопот. С одной стороны, они всё еще обижались на Эскалот и считали, что Илия продал их за маннгерд, что, горестно признавать, напоминало правду. С другой стороны, жители Кампани и других территорий бывшей межи определяли себя эскалотцами, но вот что им с этим теперь делать – определить никак не могли. В очередной раз кто‑то подал идею не то отсоединиться, не то вернуться в Эскалот. Смотреть на это было так больно, что от новостей и Тристану, и Илии приходилось отворачиваться. Потому что, конечно, судьбу трофейных территорий решали не их жители. Волнения росли. На их фоне Рогнева отправила официальное письмо об остановке проекта и предложила его «заморозить». Тристан раздал указания. Но, как это бывает, в события вмешался случай. Иногда, принося извинения и соболезнования, его называют человеческим фактором. «Кто‑то ошибся», «неправильно передал», «не понял», «была плохая связь» – на этом горючем топливе разгоняются все конфликты. Подлодка все же вышла и дошла до пролива. Предупрежденная береговой охраной и двумя противолодочными патрульными самолетами, все же приступила к погружению в условленном месте. При первом предупреждении к проливу вышел радожский авианосец, который – после второго и третьего предупреждения – потопил эскалотскую подлодку со всем экипажем и двумя феями на борту. Зарево непонимания и обиды распустило такой сноп искр, что иные подпалили и без того полыхающий Кампани, и Радожнам пришлось подавлять мятежи силой. Тристан в тот день малодушно подумывал снять с себя все знаки отличия и уйти жить в Гормов лес.
– Я скверный, возможно, худший в этом веке министр иностранных дел, – бесцветно сообщил он Илии. – Пожалуйста, отправь меня в отставку, а лучше казни.
– Перестань ныть и иди работать, – разозлился Илия.
В тот день двери хлопали так громко, что мигрень Тристана не прекращалась. В его кабинете побывали все: феи, рыцари, советники, послы, Потерянный двор почти в полном составе, – и каждый был категоричен. Рогнева не звонила. Звонить первому было нужно, стыдно и верно Тристану, но для этого звонка он собирал все силы, аргументы и решения, какие мог. В конце концов он почувствовал себя апологетом глухих, слепых и немощных людей, которые не услышали, не заметили и неправильно поняли.
– Конечно, по недоразумению. Я это и пытаюсь объяснить. Нет, мне все понятно. Я так не говорил… Ладно. – Тристан слушал, как самая авторитарная на континенте женщина его разочарованно отчитывает, как учительница школяра. – Безусловно. Но мы не можем не говорить о Кампани. Да… Послушайте… Рог… Рогнева Бориславовна, я говорю, что мы не можем игнорировать. – И тут он стал говорить громче и решительнее. – Я прошу заметить, что за сегодняшний день жертвы двух трагедий, так вот вышло, все – эскалотцы. Да, мы говорили о подлодке… Рогнева Бориславовна, но о Кампани мы тоже будем говорить!
Он полетел в Радожны. Он вернулся из Радожен. За последние четверо суток он спал в сумме десять часов. В столице его встречала Ренара.
– Тебе чем‑то помочь? – участливо спросила она, когда добрела с ним до его комнаты.
– Спать хочу, – буркнул он и негалантно закрыл дверь перед ней.
А утром извинился. Ренара снова оказалась первой, кто ждал его.
– Мы с Оркелузом идем завтракать на веранду. Пойдешь с нами?
Тристан заспанно кивнул.
– Надо как‑то объясниться с Илией.
– Мы в состоянии войны? – спросила Ренара.
– К сожалению, нет, – ответил он.
– «К сожалению»?
– Быстрее начнем, быстрее закончим, – прокомментировал он так, словно говорил о какой‑то заурядной рутинной работе, чем озадачил принцессу. – Я зло пошутил, прости. Такое чувство, что в последнее время я только и делаю, что ошибаюсь и извиняюсь.
– Непривычно для первого рыцаря? – ткнула его локтем в ребра Ренара.
– Непривычно.
Узнав, что все собрались на веранде, на завтрак пожаловал Илия. Бона пришла с ним, как всегда замотанная в свои вязаные шали: обыкновенно пряжа странных, приглушенных цветов сплеталась в хаотичный природный узор. Вблизи ее накидки выглядели словно рыболовные сети, а издали походили на крылья, когда она размахивала концами, чтобы закутаться еще плотнее. И сама королева со своими большими глазами и светлыми косами, пушащимися у лица, походила на сову. Тристан знал, что Бона всегда мерзнет. Бывшая спортсменка, лишенная регулярных тренировок, вечно куталась в пледы, манто и пиджаки Илии (если забывала где‑то свои накидки) и зябла. Вот и теперь она пришла в сером клетчатом пончо, застегнутом на все пуговицы, хотя стояло уже позднее утро и под осенним солнцем все, напротив, снимали верхнюю одежду. Илия приступил к еде и говорил, даже не прожевав:
– Надо решить, что делать с Радожнами.
– Так решили уже, – примирительно сказал Тристан, который улаживал все недоразумения ценой бессонных дней и ночей.
– Тогда решение это – очень нерешительное, – несогласно поморщился король. – В Кампани не успокоятся, а мы, замалчивая, выглядим… Да даже не слабыми, а побитыми. Понятно, что сейчас воевать не с чем. Но хуже этого топтания с ноги на ногу ничего нет.
– Но мы учитывали такую картину, когда соглашались разменять межу на маннгерд, – напомнил Тристан.
– Чтобы остановить притеснения эскалотцев, предлагаешь поменять обратно? – в шутку спросил Илия.
Но его провокационный юмор задел Бону, она встрепыхнулась, потянулась к его руке и мягко, но требовательно сжала. Илия мгновенно смягчился, повернулся к ней, поймал отнятую ладонь и поцеловал ее тыльную сторону. А потом едва слышно сказал только королеве:
– Не переживай, я пошутил.
Бегающие глаза Боны изучали лицо короля у своих пальцев. Она неуверенно кивнула.
– Опять руки холодные, – трепетно заметил Илия и подал ей яйцо в серебряной пашотнице.
Убедившись, что Бону больше не тревожат его ироничные
