Стальные посевы. Потерянный двор - Мария Гурова

– Да я знаю, – смягчился Илия и отошел к софе, на которую и завалился, обмякнув мешком. – С тех пор как матушка сдружилась с Боной, от Ренары все отстали. Вот – занимается, чем хочет. И в своей неограниченной свободе… Идея с феями мне не нравится.

– Почему?

– Я говорил тебе, что Гислен умерла из-за моего выбора в испытании Эльфреда, – разоткровенничался Илия, отчего Тристан сел на стул напротив. – Но никогда не рассказывал, что было в том видении. Он умерла от родов.

Король выглядел измученным, доставшим из себя важное доказательство того, что имеет право решать свою судьбу сам. Потому что и много лет назад решил.

– Это была иллюзия, – успокаивал его Тристан. – В реальности Гислен никак не могла быть беременной и умерла от разрыва сердца.

– Как и Норманн, как и Курган. – Король смотрел в одну точку. – Но в мире, который показал мне Эльфред, Гислен умирала в родильной горячке, а я ничем не мог ей помочь. – У него першило в горле, и Илия даже потер кадык большим и указательным пальцами. – А когда вы все заговорили о том, что королева никак не может зачать, я вспомнил. И мне стали сниться сны. Кошмары о той комнате с большой старинной кроватью, но только вместо Гислен теперь на ней умирает Бона. Я очень боюсь, что сны могут сбыться, – прошептал он последнюю фразу, как если бы скажи он ее громче – и озвученное сбудется.

– Но ты не видишь вещие сны, – напомнил Тристан.

– Иногда вижу, – покачал головой Илия. – О танках. И о Боне. И еще пару раз.

– Ты не говорил. Тебя это мучает? Может, с этим тоже стоит обратиться к феям?

Илия только усмехнулся, но так устало и лениво – вот-вот сомкнет веки и задремлет.

– Пусть все идет естественным чередом. Раз у нас никак не получается, значит, на то есть причины, – объяснял Илия. – Моя наследница – Ренара.

Тристан, неудовлетворенный таким ответом, вознамерился поспорить:

– Но она старше тебя. Долгих лет вам обоим, однако наследник нужен. Кому‑то из вас придется его сделать.

– И как она должна тогда его принести? – так же размеренно говорил с ним король. – Подыскать ей мужа, а Оркелуза отправить в де Клев? Не слишком ли ты беспощадным стал, чтобы такое предлагать?

– Я не предлагал, – защитился Тристан.

– Тогда, раз в Ордене не поменялись порядки и Оркелуз все еще не может жениться, видимо, стоит мне обратиться к феям? – не уступал Илия. – А если я прав и их вмешательство убьет Бону? Для меня на этом все и закончится.

Неопределенность могла извести любого, но Тристану она мешала, что кость в горле. Он подытожил:

– Хочешь оставить все как есть?

– Да. И как бы странно ни звучало, но история рассудит лучше меня. Эскалот не так хрупок, как ты полагаешь. Мне ли править, Ренаре ли, но мы не должны ломать себе хребты, чтобы все сделать правильно. Знаешь, что я ведаю как хранитель многовекового опыта эскалотских королей? – спросил Илия, и Тристан, внимая, повернул к нему лицо. – Несчастные правители бесполезны. Многие женились для выгоды, смирялись, когда так и не находили в союзе любви. Но если ты заглянешь в жития, то увидишь: те из нас были самыми неэффективными, слабыми, нерешительными. Величие, с которым мы носимся, возводили счастливые короли. По этой причине так много веков существовал институт фаворитизма, противоречащий нормам общественной морали. Ведь стоило королю смириться со своим несчастьем, как его царство становилось бесцветным. Величие без прямого наследника возможно, но без любви – нет. Звучит сказочно, знаю. Но худшими королями всегда будут те, кто не хочет даже просыпаться по утрам.

Оставшись в одиночестве, Тристан признался себе, что правителем он был бы недостойным. Что при всех своих возможностях и знаниях у него не получается найти в себе иные причины вставать по утрам, кроме трех клятв. Ронсенваль всегда была причиной. А после – и Орден. Наконец, Илия. И хотя чувства Тристана мало напоминали счастье, он оставался с собой честным – несчастным он тоже не имел права себя назвать. Мир в равной степени потакал первому рыцарю – в той же и испытывал. Так балансируя, Тристан шел. Если бы ему довелось изобразить путь, он бы показал, что шагал за Илией, постоянно озираясь назад на Ронсенваль, и оттого пошатывался, всегда уверенный, что марширующие по бокам от магистра пальеры его поддержат. Растроганный своими же наблюдениями, Тристан принял Федотку, который уже недели две рвался с ним побеседовать. Поэт пришел сокрушаться о новом министре культуры.

– Вот скажите, министр Трувер, я разве не прав? – Он размашисто шлепал пальцами по стопке листов, на которой запечатлелась историческая драма.

– Вы правы как автор. Вам виднее. Министр прав… Как министр. Ему тоже виднее, – не очень вовлеченно отвечал Тристан. – Вы стоите на разных башнях, пусть и одной высоты, но каждому видится свое.

– Тогда как разрешить нашу дилемму?

Тристан устало протер веки.

– А вы подумайте, чего хотите больше. Министр хочет, чтобы все соответствовало букве закона…

– Так это же искусство!

– А вы хотите, – упрямо продолжил Тристан, – чтобы все оставалось в рамках искусства. Таким образом, мы имеем конфронтацию. Министр вряд ли поступится и перейдет на вашу сторону. Значит, решение за вами – либо вы соглашаетесь с ним, либо остаетесь при своем.

– Так он тогда пьесу не допустит! – завопил Федотка и разбросал листы бумаги.

Тристан скучающе проследил, как один из них парит в воздухе и оседает на ковер.

– В этом сложность вашего выбора. Решить, каким поэтом быть. – А потом, видя, что Федотка снова взмахнул сценарными листами, оставшимися в перепачканных чернилами пальцах, Тристан выставил руку. – Богема бывает разной: та, что блистает в моменте своего творчества – и в избытке получает все, причитающееся к славе, и та, что живет прескверные жизни, но расцветает, отмучившись. Так уж получается, что в школах чаще всего изучают вторых.

Федотка открыл рот, подбоченился и так с широким зевом стоял и искал слова в ответ. Нашел самые банальные:

– Но я хочу быть в числе первых. Я сюда не страдать пришел.

– Согласитесь с министром.

– Так! Я и оттого страдать буду! – вскинулся поэт.

Тристан шумно выдохнул и даже усмехнулся.

– Как с вами, Федотка, сложно. Рад, что теперь ваши страдания – не моя ответственность.

– А с вами‑то мы нормально работали. – Федотка потряс в его сторону пьесой. – Потому что вы сами