Звезды сделаны из нас - Ида Мартин

Нет, наверное, на свете человека, не мечтавшего, чтобы в один прекрасный день ему на голову свалился миллион. Я тоже об этом мечтал, но недолго, потом мама объяснила, что незаработанные деньги портят людей: порождают духовную слепоту, а за ней и греховность.

Впрочем, назвать деньги, которые предлагала мне мама Макарова, «незаработанными» в полном смысле слова нельзя. Ведь, как она справедливо заметила, мне пришлось терпеть ее сына несколько мучительных лет.

Но зато, если бы я их взял, мы бы оплатили Мишкино лечение на год вперед и, может даже, перевели его в санаторий в Сочи. Тогда мама перестала бы так страдать. Нет, совсем-совсем страдать она все равно никогда не перестанет, потому что ей нравится жалеть Мишку, но ей точно стало бы немного легче. А еще я бы смог набить свой шкаф неформатной одеждой. Позвонил бы Неле, и мы отправились бы по магазинам вместе. Кто-то же должен помочь мне с выбором. А у нее отличный нешаблонный вкус.

Наутро от нашего вчерашнего разговора остается ощущение тепла и радости. О неприятном думать не хочется, поэтому я не иду за гаражи, хоть и обещал Румянцевой там появиться. Просто напоминаю шобле на общаге, чтобы не забыли сдать свои речи Жанне, и делаю вид, что не было никакого избиения в раздевалке и последующего шантажа тоже. Они посматривают на меня зло, но с интересом, тогда как сам я этот интерес сегодня разделить не могу. Не то чтобы перестал верить в успех своей затеи – просто после разговора с Анастасией Вадимовной вдруг почувствовал себя мелочным. И не победителем вовсе, а бесповоротно побежденным.

– Хочешь, сделаю за тебя домашку по инглишу? – Я сам подсаживаюсь к Гальскому и протягиваю флешку, которую дала мне Анастасия Вадимовна. – К пятнице нужно смонтировать ролик из фоток Макарова.

– А сам чего? – Гальский смотрит с подозрением.

– Не могу. Я Макарова не любил и по-прежнему не люблю. А его мама просила, чтобы нормально все было.

– Я тоже Макарова не любил, – ворчит Гальский. – Не понимаю, зачем тебе это надо. Ты так себя ведешь в последнее время, словно у тебя крыша поехала.

– Может, у меня переоценка ценностей. Ясно?

– Нет.

– Просто сделай видос, ладно? Чтобы красиво и душевно получилось. Музыка там тоже записана.

Гальский морщится, но соглашается. Я не сомневался, что перед домашкой он не устоит.

А по дороге домой меня нагоняет Румянцева, берет под руку и заискивающе заглядывает в глаза:

– Чего это ты к нам не пришел? Мы тебя ждали-ждали – и на перемене, и после.

– Настроения не было.

– А зря, твоя запись из раздевалки навела шороху. Народ реально испугался, что ты заявление напишешь. Так что все согласны на твои условия. К тому же, если по-честному, Макарова и правда никто не любил. Все боялись его, но не более.

– Тоже мне новость. Именно потому я это и затеял.

– Между прочим, многие из наших решили, что ты правильно делаешь, что топишь за справедливость. Некоторые даже загорелись твоей идеей.

– Я не пришел как раз из-за того, что передумал.

– Серьезно? А че так?

– Я должен был сделать это раньше. Бросить ему вызов напрямую. А сейчас… В общем, забей. Не нужно мне от вас ничего. Никакое заявление я писать не буду. Я даже в травмпункт не ходил.

– Блин, Святоша, ты реально поехавший, – смеется она. – Ты же сказал, что хочешь, чтобы тебя все уважали и слушались, как Макарова.

– Я пошутил.

– Хочешь мое мнение? – Румянцева продолжает держать под локоть, словно у нас с ней свидание. – Ты в одном шаге от того, чтобы заменить для них Макарова, они тебя уже побаиваются, но тебе надо выходить с ними на контакт. Болтать о том о сем. Выпить вместе пива или другой какой движ затеять. Диктовать свое мнение и раздавать приказы. А еще… Еще неплохо было бы обзавестись деньгами.

– У меня нет денег.

– Я понимаю. Но ты умный, поэтому можешь обойтись и без них. Как вот с этой записью. Просто держать всех постоянно на крючке и не давать расслабляться. Если захочешь, я тебе помогу. У меня на каждого из них столько компромата, что будут стараться как миленькие еще сильнее, чем за деньги.

– Зачем тебе это?

Румянцева вдруг останавливается и тормозит меня:

– А давай я буду твоей девушкой? Целоваться тебя научу. Ты же наверняка не умеешь. Может даже, еще чему научу. Ты в принципе симпатичный, и я не против.

Приподнявшись на мысочки, она резко обхватывает меня за шею и впивается теплыми губами с привкусом табака в мои.

Поддерживать эти порывы я не намерен и уже собираюсь оторвать ее от себя, как вдруг перед глазами всплывает образ совсем другой девушки. Девушки с розовыми волосами. Резкой, смешливой, смущающейся и одновременно провокационной, ищущей себя в других, но так и не нашедшей. Умом я понимаю, что это видение, но отпускать его не тороплюсь, поэтому, зажмурившись, покрепче прижимаю Румянцеву к себе и продолжаю с упоением целовать, как если бы на ее месте была Нелли.

Она прерывается первая, опускается на пятки и с глубоким вздохом удивления делает шаг назад:

– Обалдеть, Филатов! Это что, вообще, было?

– А что? – как ни в чем не бывало пожимаю плечами и, засунув руки в карманы брюк, шагаю дальше по нашей дорожке.

На самом деле я боюсь, что она заметит, как пылают у меня щеки и колотится сердце. Или, того хуже, решит, что я согласен на ее предложение, и продолжит наступление.

– Подожди, – Румянцева ловит меня за руку и разворачивает к себе. – Значит, я тебе тоже нравлюсь?

За это время лицо ее странным образом меняется. Я вижу в глазах любопытство, доверие и как будто бы проблеск надежды. Но делаю вид, что этого «тоже» не заметил.

– Это ничего не значит, – строго отрезаю я. – Ты начала первая.

– Но мне показалось…

– Тебе показалось.

– Нет, серьезно, – Румянцева непривычно сбита с толку. Ее вороньи волосы торчат в разные стороны, а кончик носа покраснел. – Если ты думаешь, что это по приколу, то ошибаешься.

– Я не думаю, что по приколу. Но у меня есть девушка. Извини.

– Да ла-а-адно? – Ее глаза расширяются от удивления. – Ты врешь! Врешь, да? Ты типа святоша, и тебе нельзя. Но, Глеб, святоши так не целуются, так что оставь эти россказни для своей мамы.

– У меня есть девушка, – упрямо повторяю я, глядя ей в глаза. – И мама тут ни при чем.

Она снова тянется, но на этот раз я отступаю и