Звезды сделаны из нас - Ида Мартин

– Вот сам и расскажи.

– Я бы рассказал, только, боюсь, насчет условий они не поймут. А ты среди них самая умная, да и тема шантажа тебе более чем близка.

– И чего же ты хочешь?

– Хочу, чтобы на вечере памяти вы сказали про Макарова правду, а не то, что напишите и сдадите Жанне.

– Какую еще правду?

– Что он вас всех за людей не держал. Унижал, ставил на деньги, использовал и запугивал. Или типа он умер, и все плохое стерлось? У меня, например, не стерлось и никогда не сотрется. И у всех остальных тоже… Я хочу, чтобы все было по-честному. Он же тебя саму всегда только шкурой называл.

Румянцева немного помолчала.

– Но ты же Святоша. Разве тебе не положено прощать и подставлять другую щеку?

– Короче, вы там обсудите все это, а я к вам завтра подойду, узнаю, что решили.

– Я тебя, кстати, не била! Так что выполнять твои условия не собираюсь.

– Оль, – я делаю паузу, – это касается всех, кто будет выступать на вечере. И я не прошу, чтобы вы нарочно поливали Макарова грязью, – просто добиваюсь справедливости. В общем, решайте сами, а мне нужно торопиться, чтобы успеть в травмпункт.

* * *

Однако вместо травмпункта я иду в магазин. Там огромная очередь на кассу. Все кричат, просят позвать еще одного кассира, но тот никак не приходит.

Я стою с одним пакетом гречки, томатным соком и сахарозаменителем для мамы, а передо мной – семейная пара с огромной доверху нагруженной тележкой.

– Все. Уходим, – неожиданно объявляет усатый мужчина.

– Как уходим? – ахает его жена. – Без продуктов?

– По Интернету закажем.

– А вот это все, – она кивает на тележку, – куда?

– Менеджеры разберут. Это уже не наши проблемы, раз у них организация такая.

– Но здесь ниже цены на фрукты и овощи.

– Плевать. – Мужчина аккуратно отцепляет ее руки от тележки. – Самоуважение вообще бесценно.

Они оставляют продукты и уходят. А я долго-долго смотрю им вслед. Этот мужчина крутой.

«Самоуважение бесценно», – все еще звучит у меня в ушах.

Я думаю о том, что вот именно так и происходит выбор: томительно ждать своей участи или отправиться на поиски иных решений.

Только в первом случае ты раб обстоятельств, а во втором – их создатель.

Так и хочется догнать этого дядьку и расцеловать за гениальность. Но вместо этого я закидываю гречку, сок и заменитель в их тележку и, необычайно вдохновленный своим поступком, отправляюсь на улицу.

Вот он – голос здравого смысла! Иногда мне очень не хватает кого-то, кто бы нашел подходящие слова или дал совет. Как же здорово, что у меня теперь есть Нелли!

Просто «самоуважение» – особенное слово. От него так просто не отделаешься.

Оно похоже на увесистый слиток золота – кладешь на чашу весов, и, чем бы ни пытался уравновесить, все оказывается легче и незначительнее.

Взять, к примеру, «пофигизм» Макарова или, допустим, его «высокомерие», или некую абстрактную «крутость».

Ничто из этого даже близко не может сравниться с весом «самоуважения».

И не то чтобы дядька из магазина открыл мне Америку. Да и психануть, стоя в утомительной очереди, может каждый. Но, бывает, все вокруг, даже самое незначительное, внезапно складывается в целую, понятную тебе одному картину.

Мамы еще нет дома. Я мою руки, разглядываю в зеркало синяки на спине и на ребрах, а после, блаженно завалившись на кровать, первым делом оформляю Неле доставку попкорна, колы и брелока с белым плюшевым котенком. Пусть будет ее деймоном.

Однако записать голосовое с рассказом о сегодняшних событиях не успеваю. Мне звонят с незнакомого номера.

– Глеб? Здравствуй. Это мама Саши Макарова. Анастасия Вадимовна. Ты бы не мог сейчас зайти ко мне? Мы недалеко от школы живем. Хочу передать тебе пару Сашиных фотографий и поговорить.

– Хорошо, – немного растерянно соглашаюсь я. – Зайду.

* * *

По-прежнему довольно серо и сыро, но уже не льет, как с утра. Тело ноет и тоскует по оставленной кровати, но проигнорировать просьбу матери Макарова я не могу.

Анастасия Вадимовна – этакий типаж русоволосых крепостных славянок: круглолицая, розовощекая, с ясными голубыми глазами – встречает меня в темно-синем спортивном костюме, словно только вернулась с пробежки, выдает аристократического вида бордовые тапочки и «приглашает», как она сама выразилась, в гостиную.

Квартира у них роскошная, как в российских сериалах про богачей, которые смотрит мама. Но я стараюсь особо ничего не разглядывать.

Анастасия Вадимовна усаживает меня в кресло с высокой спинкой, а сама опускается в такое же кресло напротив и, взяв со столика между нами красную пластиковую флешку, протягивает мне:

– Вот, сделайте, пожалуйста, памятное видео. Там Сашины фотографии. Их много, вы выберите, которые понравятся. Можно без текста. Просто слайды и музыку. Я туда песню записала его любимую. Хочу, чтобы красиво было. Песня длится чуть больше трех минут, чтобы никого не утомлять. Пусть будет тепло и трогательно. Ладно?

Не зная, что сказать, я застываю с флешкой.

У меня язык не поворачивается сказать ей, что вечер не будет «теплым и трогательным», что он получится злым, но справедливым.

Она расценивает мое молчание как согласие.

– Только мы с Сашиным папой не придем. Это очень больно – смотреть и представлять, что он тоже мог бы сейчас быть среди вас. Понимаешь?

– Да, разумеется.

Я облегченно выдыхаю. Раз они не придут, то и беспокоиться не о чем.

– Знаешь, Глеб, – после некоторого неловкого молчания решается Анастасия Вадимовна, – я признаю, что у Саши был тяжелый характер и что вам всем, в частности тебе, время от времени от него доставалось, а также не сомневаюсь, что, узнав о его смерти, ты обрадовался. Но ты жив, а он нет, и в этом его расплата перед Богом. Я слышала, ты верующий?

– Я – нет, только моя мама.

– Ладно, сейчас это уже неважно. Степень его прегрешений оценивать не нам. – Она снова мнется. – Но также я не могу не признать, что в том, что он рос таким сложным и неуправляемым, виноваты мы с Сережей. Не смогли его образумить и повлиять. Баловали постоянно и на все закрывали глаза. На его хамство и вызывающие выходки. На злость и распущенность. Он ведь это все делал нарочно, чтобы проучить нас, с самого раннего детства испытывал наше терпение. А мы только сюсюкали с ним. Боялись наказывать и запрещать. Мне тут на поминках родственница одна высказала, мол, Саша надеялся, что мы его остановим, поправим, воспитаем, а мы вместо этого только потакали. В общем, это сложно, и я