В ожидании весны - Ованес Азнаурян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А четвертого марта 2008 года, спустя три дня после событий первого марта в Ереване, начались военные столкновения в Мардакертертском районе Нагорно-Карабахской Республики. И это столкновение было самым крупным между вооруженными силами Арцаха и Азербайджана начиная с подписания Соглашения о прекращении огня 1994 года.
Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛.
Никто не знал ничего тогда в Ереване. И никто не мог предположить, что эти два события фактически означают конец эпохи нулевых. Но что-то сломалось тогда, и что-то стало уходить и не вернулось больше. Ушла эпоха нулевых, а вместе с этой эпохой ушли и все надежды, связанные с будущим. Все, что было хорошего раньше, теперь закончилось, иссякло, зачахло и сморщилось. Плоды, не успев созреть, превратились в сухофрукты. И все тогда постарело, и Одинокое время наступило, как будто туман опустился на землю. Никто не мог видеть другого. И мир изменился, став не похожим на мир прежний. Наступили десятые – суровые и одинокие. И чем дальше, тем более одинокими они становились. А может, так это казалось тем, кто постарел вместе с этим временем?..
Эпилог
Был апрель. Полудождливый, полусолнечный, полуснежный день. Обычный московский день.
– Гора находится на полпути между мысом Доброй Надежды и Беринговым проливом, где-то посередине материка Евразия. Является она центром оси Гибралтарский пролив – Байкальское озеро, окружности Черное – Средиземное – Каспийское моря. На вершине этой Горы наиболее сближаются три континента: Европа, Азия, Африка. Эта Гора, на которой всегда много снега, не дает начала ни одной реке, речке, речушке. Говорят, что Гора – она же вся из вулканической пемзы – впитывает в себя всю влагу, образовавшуюся от таяния снегов. Возраст Горы – около 3,5 миллиона лет. Рядом с ним находится Малый Арарат (Сис), которому около 150 тысяч лет. То есть Большой Арарат больше прожил в одиночестве, чем в паре с Малым Араратом…
– Зачем ты мне все это рассказываешь, Ваге?
– Чтоб знал. Ты же не знаешь. Вот я тебе и рассказываю. Ведь ты готовишь перевод последней книги Ара Манояна! Как же ты поймешь книгу Манояна, если ничего не знаешь о Горе?
Шестидесятилетний русский прозаик Алексей Савелин и его друг, пятидесятидевятилетний армянский прозаик Ваге Саакян вышли из ресторана «В.В.» и зашагали под заморосившим снова весенним колючим дождем по Скатертному переулку.
– Нет, ты мне лучше вот что скажи: я очень хороший человек? Или очень плохой?
– Хороший, хороший… Только ты очень пьяный человек. Давай я тебя домой провожу. Поздно уже.
– А откуда ты знаешь, что я хороший человек? – не унимался русский прозаик Савелин. – Может, я мудило. А?
– Да нет… Вроде хороший. Я ж с тобой выпивал. И ты хочешь сделать книгу переводов армянской поэзии, как Брюсов, и перевести последний роман Манояна… – отвечал терпеливо армянский прозаик Саакян.
– А если я прикидываюсь хорошим? – не унимался очень пьяный русский прозаик. – Эх, ты, лопух! К тому же плохой может стать хорошим, а хороший – плохим. Так что не надо меня провожать. Пусти!
– Да куда ж ты, дурак, такой один пойдешь? Стой! – начинал уже сердиться не очень пьяный прозаик.
– На «Тверскую»!
– «Арбатская» ближе!
– Знаю! Я москвич или ты? Я хочу на «Тверскую»!
– Ну, хорошо. Может, и протрезвеешь по дороге немного. В метро тебя в таком виде пускать нельзя. Ты к тому ж еще и классик! Не дай бог, кто-то узнает…
– Иди к черту со своим саакяновским юмором!.. – Русский прозаик споткнулся, но удержал равновесие, выругался и застонал. – Оооо! Бляди! Все бляди! Знаешь, кругом одни бляди и пидоры! Очень трудно стало жить! Почти невозможно. А будет еще хуже!
– Хорошо-хорошо, – сказал Ваге Саакян, и они продолжили идти по Скатертному переулку.
Официант ресторана «В.В.», вышедший на крыльцо покурить, смотрел им вслед: толстый, низкий, очень пьяный русский и тонкий, длинный, лишь навеселе – кавказец, хоть и с голубыми глазами. «Гомосеки, бля!» – подумал официант, плюнул себе под ноги, потушил в урне сигарету и вернулся в зал ресторана.
Савелин же с Саакяном, поддерживая друг друга, вышли на Малый Ржевский, а потом Ножовый переулок и, перейдя Большую Никитскую улицу, пошли по Вознесенскому проезду.
– Вот в этом храме 18 февраля 1831 года состоялось венчание поэта Александра Пушкина с Натальей Гончаровой, – сказал Алексей Савелин.
– Знаю, – ответил Ваге Саакян, и они пошли дальше.
Немного по Малой Никитской и вышли на Спиридоновку.
– Видишь? Памятник Блоку!
– Вижу.
– Вот на этой скамейке напротив памятника в 2009 году (блин, семь лет прошло!) я целовался с прозаиком Аленой Генриховной.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросил, удивляясь, Ваге Саакян.
– Как зачем? – Алексей Савелин благодаря прогулке стал понемногу трезветь. – Ты ж собирался написать «московский» рассказ и послать в «Дружбу». Нет?
– То есть ты думаешь, что без информации о том, где ты целовался с Аленой, я не напишу рассказ?!
– Ты знаком с Аленой, Ваге-джан?
– Не так, как ты…
– Опять твои саакяновские шуточки! Странно, дорогой мой, у тебя такой хороший юмор, а пишешь ты все-таки мрачно! – рассмеялся русский прозаик, когда они уже пошли по Большой Бронной («Смотри, дом-музей Рихтера! Смотри, сразу две синагоги! Смотри, это «Форте», тут была столовая Лита днем, а по вечерам клуб! Тут такой джаз играют!»).
На «Тверской» писатели расстались. Ваге Саакян попытался пошутить насчет их взаимной «зеленой» ветки, но у него ничего не получилось и, просто расцеловав Алексея Савелина в обе щеки и пожелав тому не прозевать свою «Павелецкую», сел в противоположный поезд, отметив в телефонном приложении «Яндекс. Метро» уже ставшую родной станцию «Аэропорт», и уехал. В вагоне поезда на одном из сидений лежал в беспамятстве пьяный мужчина, свесивший некрасиво руку и ногу в проходе, мешая тем самым пассажирам пройти в другой конец вагона. В кулаке свесившейся руки он сжимал какие-то монеты. Пассажиры стояли или сидели в другом конце вагона, шептались, кто-то осуждал пьяного мужчину, но в основном все – как это всегда бывало в Москве – относились к спящему снисходительно и понимающе. Наконец, в вагон на одной из станций вошел накачанный молодой человек в спортивке и, проходя вглубь вагона, толкнул пьяного, бросив презрительно: «Пьянь!», да так, что тот, не приходя в сознание, упал со скамейки на пол и рассыпал всю мелочь, которую
