В ожидании весны - Ованес Азнаурян

А были лишь ее глаза, смотревшие каждый раз внимательно, о чем-то явно говорящие. И все в нем однажды перевернулось, когда он понял, о чем эти глаза говорят. Но он не сказал ни единого слова, он молчал. Боялся, трусил: сломать свою уже устоявшуюся жизнь? Да никогда!.. А Лилит смотрела, ждала – сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль и весь март… Он не смог победить страх, он не смог пересилить трусость. Когда же он, казалось, решился, ее уже не было. Она ушла…

Дождь затихал, потом вовсе перестал, но Ваге знал: через десять-пятнадцать минут он снова начнет моросить.

А хотелось того бесконечного лета и бесконечного Солнца…

Потом встречали Новый, 2008-й год. Там же, в редакции журнала. Тамадой торжественно был избран главный редактор Сурен Багдасар. И было весело, даже слишком. И все потом танцевали, бесились, пили вино, водку, шампанское, быстро пьянели, целовались, не ощущая вкуса поцелуя, высоко задирали ноги, тяжело дышали. И сначала было много света, потом слишком мало света, а потом – слишком мало воздуха, и громкая музыка заглушала все, даже биение собственного сердца…

Ваге Саакян сидел за столиком, на котором были только бутылка шампанского, бокал и пепельница. Он был достаточно пьян, чтобы слышать биение собственного сердца, но все остальное он видел и слышал, и все, что он видел, не волновало его. Он только очень хотел, чтоб Лилит пришла… Шансов на то, что вот теперь откроется дверь и войдет она, не было никаких, но он все равно надеялся. Человек всегда надеется, даже если уже перестал верить, и вот он надеялся, что она придет.

Время от времени к его столику подходили женщины – пьяные, потные, тяжело дышащие, – звали его танцевать, но он показывал на сигарету: мол, докурю и приду и продолжал сидеть, пил шампанское и смотрел на веселящихся.

Когда уже шампанское закончилось, он подумал, что нужно идти домой, но оставался сидеть: а вдруг она все же придет? И он отвечал себе: «А почему она должна прийти-то? Ведь когда они расстались, она уволилась». И сам же отвечал: «Потому что я очень-очень ее жду…» И вдруг неожиданно жалостливо защемило под сердцем: «Я очень тебя жду…»

Он ушел домой, когда никого уже не было: уже никто не танцевал, никто не целовался, никто не пытался услышать биение собственного сердца.

А небо было чистое, ясное, в звездах, и он шел и смотрел на звезды, но потом опустил голову. Он вдруг понял, почему бывает страшно, когда долго смотришь на звездное небо: звезды просто убивают своим равнодушием, своей безразличностью, своим холодным светом и тем, что они так далеки. Человеку страшно видеть столько безразличия, страшно осознавать, что он не нужен ни одной из этих звезд и они будут так же висеть над Землей, когда он умрет. Единственное, что утешало, это мысль, что некоторых из этих звезд уже давно не существует и мы видим лишь свет, доходящий до Земли…

Он вошел в свою пустую темную квартиру, которую снимал, и сразу же, не раздеваясь, пошел и лег на кровать, свернувшись калачиком.

Так он провел еще одну ночь, как и многие другие ночи…

И однажды они случайно встретились. И это было почти что чудо, и он не поверил даже сначала, что это Лилит, подумал, что показалось, но потом, когда они поговорили… Он старался быть веселым, пытался шутить, а когда понял, до какой степени ее глаза похожи на две далекие звезды на черном, ночном небе, он, не попрощавшись, ушел. Когда она сказала, что выходит замуж, он ушел.

И он подумал, что счастлив был тогда, когда еще надеялся, что она придет. А теперь уже надеяться было нечего. Надежда умерла тогда, когда они случайно встретились… И тогда наступило абсолютное одиночество.

Одиночество – это когда вдруг осознаешь, что многих звезд уже давно не существует и до нас доходит лишь их свет. Не так ли?

Говорили потом, что Лилит вышла замуж за какого-то еврея, который путешествовал по Армении, и переехала к нему жить в Гоа. А у Ваге Саакяна еще долго было чувство, что Лилит его не отпускает.

Послушайте! Иногда нам кажется, что мы знаем человека. Нам кажется, что мы можем читать человека, как книгу. Что он весь как на ладони. Мы думаем, что увиденные нами поступки человека – то, что мы заметили, – дают нам полную картину, полное описание его. Это ложь! Человек намного глубже. О каком-то мы можем сказать: весельчак; о другом – мрачный, и все! Ярлык уже прикреплен. Но как же мы ошибаемся тогда! Ведь мы говорим «весельчак этот человек» лишь постольку, поскольку мы не видели, как этот человек грустит, а это уже не полное его описание получается… Понимаете? Согласны?

Ecce homo!

Он прошел перекресток Проспекта и Московской улицы и вошел в сквер перед Консерваторией. Сел на скамейку, положил рядом с собой сумку, достал сигареты и закурил. Ему было пятьдесят, и это была довольно-таки мрачная личность. Редко можно было его видеть улыбающимся, не говоря уже о том, что никто не слышал, как этот человек смеется. Одет он бывал всегда в один и тот же костюм, носил одну и ту же сумку через плечо – такие носят обычно работники офисов или компьютерщики. Понятно, что мало кто хотел с таким человеком общаться. К пятидесяти годам у него не осталось друзей, не осталось и знакомых: он со всеми перестал общаться. Одинокое время наступило тогда. И вообще: с конца нулевых годов наступили одинокие времена. Потому что все уехали. Все близкие. Вот и Тиграна, его друга уже не было, и невозможно было больше заявиться к нему запросто и выпить тутовой водки. А неблизкие остались. Были жена, рыжая – ареви ктор – Тагуи, к которой он был равнодушен, да сын-инвалид, который сам был к нему равнодушен. Вот и все. Этот человек был абсолютно одинок. Все это видели, но то отталкивающее впечатление, которое этот человек оставлял, не позволяло никому даже посочувствовать ему или пожалеть. Впрочем, ни в каких сочувствиях этот человек, только что севший на скамейку в сквере перед Консерваторией в Ереване, казалось, не нуждался. Он был полностью апатичен; казалось, бросишь в него камень, так он и не прореагирует. И таким он был весь день. Он смотрел по сторонам, но, кажется, ничего и не замечал. Даже мальчика, который подбежал к нему за своим мячиком, предательски покатившимся «совсем не туда, куда надо»…

Докурив