В ожидании весны - Ованес Азнаурян

Сидя у себя в кабинете, в одном из ведомств министерства, Тагуи утром последнего дня февраля 2008 года пила кофе – особый ритуал, которому неизменно следовали все в министерстве. Особых дел в министерстве не было вроде бы, и Тагуи никто не мешал размышлять. Она думала о Ваге: он заявился в тот день рано утром – целых два месяца его не было – сказал, что останется, поболтает с сыном, пока она не вернется с работы, и Тагуи решила, что это шанс. Она, конечно же, простит увлечение мужа этой маленькой сучкой Лилит (рассказали, нашлись добрые люди, которые ей все рассказали – город-то Ереван маленький). Она думала обо всем этом, но в этот момент в дверь постучали, и вошел начальник соседнего отдела Эдмон. Эдмон Наапетович был высок, тонок, в изящном и дорогом костюме, идеально выглаженной белоснежной рубашке, синем галстуке, до блеска вычищенных туфлях и дымчатых очках. Когда-то Эдмон и Тагуи учились на одном курсе в Консерватории – она по классу фортепиано, он – виолончель, – потом вместе же стали преподавать. Но это было давно, кажется, в прошлой жизни. Теперь же оба возглавляли целые отделы при министерстве.

В тот день Эдмон был чем-то явно озабочен.

– Что-то случилось? – спросила Тагуи.

Эдмон закурил, хоть и прекрасно знал, что в кабинете Тагуи не курят.

– Скорее да, чем нет, – ответил он. – А если быть еще точнее, то может произойти.

– С чем же это связано?

Эдмон не ответил. Он потушил недокуренную сигарету и предложил после работы сходить в кафе или ресторан, чтобы спокойно поговорить.

– Ты сможешь? – спросил он.

– Да, вероятно, смогу, – ответила Тагуи, несколько взволнованная, ибо за последние десять лет никто ее не приглашал в кафе и тем более в ресторан. Она всегда отвергала предложения разных ухажеров.

– Тогда договорились. – Эдмон встал. – После работы я жду тебя внизу.

Тагуи подумала, что придется позвонить Ваге и сказать, что она опоздает домой, и она поморщилась (надо же было, чтоб он вернулся именно сегодня!). Это явно покажется ему странным. Ведь за все время их брака она никогда не звонила мужу и не говорила, что опоздает. Тем более что она не знала, что сказать Ваге. Сказать, что она после работы пойдет с Эдмоном в кафе? Она подумала, что тем самым она проверит, насколько Ваге ревнив. Ведь никогда не было случая проверить это! Тагуи никогда ни с кем, кроме как с ним, не ходила в кафе, а и то это было так давно, что она ничего не помнит. Она не ходила ни с кем в кино. Она никогда не опаздывала домой… Тагуи была немного смущена: ей показалось, что она в чем-то изменила мужу, что-то утаив от него. Это волновало. И это ей нравилось. И она просто написала (не позвонила!) Ваге смс, в котором сообщала, что задержится после работы.

Ресторанчик был небольшой, скромный, но, по словам Эдмона, тут прекрасно кормили.

Тагуи и Эдмон сели за столик и заказали подошедшему к ним официанту жареную стерлядь и графин белого вина. Они ели и пили с большим аппетитом, говорили о всяких пустяках, о работе, детях, а когда подали кофе, Тагуи попросила Эдмона перейти к делу.

– Но ты же сообщила Ваге, что опоздаешь? – улыбнулся Эдмон.

– Да, я это сделала, – согласилась Тагуи, не зная, куда клонит ее бывший однокурсник по Консу. – Ну и что с того?

– А то, что я тебе собираюсь рассказать о такой важной вещи, что тебе придется смириться с мыслью, что твой никудышный муж и сын поужинают без тебя.

– Почему ты называешь его никудышным мужем?

– Ты сама все знаешь.

– Давай говорить по существу, Эдмон. Не думаю, что ты пригласил меня в этот ресторан, чтоб говорить со мной исключительно о нравственных качествах моего мужа.

– Согласен, Тагуи, – сказал Эдмон, закуривая. – Послушай же: грядут большие перемены…

– В смысле?

– Все я тебе рассказать не могу, Тагуи. Но готовится большая заварушка. А потом – всякие перестановки, рокировки, смещения, отставки.

– И к чему ты это все говоришь?

– Нужно свалить. Зарыться недели на две. Подождать, пока все уляжется. Желательно уже этой ночью.

– О чем ты говоришь?!

– Уедем на Севан.

– Ваге меня не отпустит из города, – сказала Тагуи.

– Ты ему скажешь, что по делам министерства уезжаешь на две недели в районы. Он же останется в городе с сыном, раз уж он вернулся домой. Это более чем серьезно, Тагуи… Ты же умная женщина, неужели ты не понимаешь?

– Хорошо, Эдмон. Завтра мы обсудим детали. Приходи пораньше утром ко мне в кабинет. А теперь я хочу домой.

– Ладно. Предупреди на всякий случай Ваге, что ты уже завтра можешь уехать из города…

– Хорошо… – Тагуи посмотрела прямо в глаза Эдмона. – В последний раз я выезжала за город год с лишним назад, когда освящали новую церковь в Аратаворе.

– Ну, вот и прокатишься.

– Тогда едем завтра, Эдмон. Не надо тут быть, когда все будет. Только одно я не понимаю: почему ты мне все это сказал, Эдмон?

– Я люблю тебя, Тагуи!

– Ой, Эдмон-джан, не говори чепухи! Все, я поехала. Спасибо за ужин. До завтра.

Тагуи встала и направилась к двери. В уме она уже строила диалог с мужем. Сам факт бегства представлялся ей противным, но она понимала, что другого выхода у нее нет. Если действительно в ближайшие дни будет то, о чем предупредил, намекнул Эдмон, то действительно лучше не находиться в Ереване.

Но Тагуи не знала, что это произойдет именно в ту же ночь на пятницу 1 марта 2008 года (в ту самую злополучную ночь, когда покончил с собой ее сын), а именно произойдут столкновения митингующих на площади Свободы в Ереване с органами правопорядка. Часть протестующих побежала в конец Проспекта, который тут же был заблокирован. Здесь слышны были выстрелы, крики переворачивающих автомобили… Проспект в мгновение ока оделся в паутину из колючей проволоки. В нижней части улицы стала патрулировать БМП…

Среди погибших на Проспекте утром первого марта был недавно приехавший в Ереван Закар Сатарян, владелец маленького магазинчика «Ануш», что располагался недалеко от церкви Святой Мариам в далеком Дзорке. У Зако были рыжие, коротко остриженные волосы, большая голова и маленькое тельце, и он никогда не интересовался политикой. Зачем он приезжал в Ереван в те дни, не было известно никому, в том числе и его жене, миниатюрной Анушик, работающей некогда в Доме радио в Дзорке, но уволившейся оттуда по