Далеко от яблони - Робин Бенуэй
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слезы уже текли без остановки. А ведь Хоакин не плакал даже тогда, когда рассказывал об этом Марку, Линде и Ане. Они плакали, а он – нет, как будто история произошла с кем-то другим.
– Я бы никогда не причинил вреда малышке, – всхлипывал он. – Я любил Натали, я не хотел ей навредить. Я никому не хотел навредить.
Грейс держала его ладонь, Майя обнимала за плечи. Хоакин держался за лоб рукой, уперев локти в колени.
– И что потом? – спросила Грейс.
– Реанимация. А Бьюкенены в тот же день отдали меня обратно под опеку.
– Так разве можно? – изумилась Майя. Хоакин чувствовал, что она уже тоже плачет.
– Еще как можно. Они сказали, я представляю опасность для других детей. Того, кто проявил насилие в семье, несколько дней держат в психушке, а потом отправляют в интернат. Так я и оказался в Помоне[13]. Меня записали в списки подростков «с особыми потребностями». Я был слишком взрослым и слишком буйным. – Хоакин вспомнил слова сводной сестры Евы. – Ни туда ни сюда. Думаю, окружающие меня боялись.
Робко кашлянув, Грейс прошептала:
– А… Натали?
– Все кончилось хорошо, – сказал Хоакин. – Я сразу спросил про нее, как только ко мне в больницу приехала социальный инспектор. Натали получила сотрясение мозга, но… – договорить он не смог и только повторил: – С ней все было хорошо.
– Но ты ведь сломал руку!
– Перелом был закрытый, – сказал Хоакин, как будто этот факт сколь-нибудь сглаживал ситуацию. – Но Бьюкененам запретили брать новых детей на воспитание.
– Вот и хорошо, – презрительно бросила Майя.
– Ну а я кочевал из интерната в интернат, – вздохнул Хоакин. – Не все семьи теперь мне подходили. От опекунов требовалась специальная подготовка в общении с такими, как я. Правда, из-за высокого риска им и платили больше, но…
– У Марка и Линды есть такая подготовка? – поинтересовалась Грейс.
– Они прошли ее после того, как познакомились со мной. Мне было пятнадцать, почти шестнадцать, в одном из интернатов проводилась ярмарка знакомств детей с приемными родителями, что-то типа смотрин, там они меня и увидели. Я им вроде как понравился. – Хоакин по сей день не до конца верил в это, однако ему все равно было приятно.
– Хоакин, они тебя любят, – пробормотала Майя.
– Ты поэтому против усыновления? – вдруг спросила Грейс. – Боишься, что они откажутся от тебя, как Бьюкенены?
Хоакин вытер глаза и посмотрел ей в лицо.
– Плевать, если откажутся. Просто я слишком сильно их люблю и не хочу причинить вреда. Ни им, ни кому-либо вообще. Одного случая мне хватило.
Обе сестры как-то разом привалились к нему всей тяжестью.
– Ох, Хоакин, – вздохнула Майя.
– Нет, – перебил он, прежде чем она начала бы объяснять его чувства. – Вам все равно не понять. Видели меня с тем уродом? Злость выскакивает из меня сама собой, я не могу сдержаться. Я ведь на самом деле мог ему навредить.
– Не навредил же, – возразила Грейс. – Не навредил. Хоакин, ты защищал меня. Он нарочно сказал гадость, нарочно обидел, а ты меня защитил. Это совсем не одно и то же. Кстати, – добавила она, не дав Хоакину открыть рот, – помнишь, я говорила, что побила одноклассника?
Хоакин молча ждал продолжения, и только потом его осенило:
– Так это был он?
Грейс мрачно кивнула.
– Ого. Ничего себе. – Хоакину чуть полегчало: не зря он хотел убить Адама.
– Тогда он еще больший придурок, чем я думала! – воскликнула Майя. – Слушайте, я тоже хочу ему врезать!
Хоакин улыбнулся, и Майя обняла его, прижавшись лицом к плечу.
– Не считай себя плохим, Хок, – прошептала она. – Ты не плохой.
– Я бросил металлический степлер в маленького ребенка. – Хоакин надеялся, что содеянное окажется не столь чудовищным, если он произнесет это вслух – резким движением сорвет с раны пластырь, – однако вышло с точностью до наоборот: слова обожгли его губы, точно острое лезвие.
– Ты бросил степлер, потому что был напуган, – поправила Грейс. – Ребенок просто проходил мимо. Это несчастный случай. Мистер Бьюкенен не должен был набрасываться на тебя.
– Ты и сам был ребенком, – поддержала Майя.
Хоакин закрыл глаза. Он как будто бы погружался под воду, и сестры были тем спасательным буем, который не давал ему утонуть. Его сестры. Охренеть.
– Ничего, что я так сказал? – Хоакин посмотрел на Грейс.
– Как? – нахмурилась она.
– Ну, ты слышала. Назвал тебя сестрой.
Уголки рта Грейс дрогнули в улыбке.
– Все норм. Я же на самом деле твоя сестра, так?
Майя, сидевшая с другого бока, положила голову ему на плечо.
– И я, – тихо сказала она.
После того как к Хоакину вернулся дар речи, он вытер слезы рукавом футболки. Будь здесь Линда, она протянула бы ему упаковку бумажных салфеток.
– Получается, я монстр. – Он хотел произнести это небрежным тоном, чтобы все трое снова выплыли, едва не захлебнувшись приливной волной, но получилось натужно. Он сам себе не верил.
– Мне кажется, у любого, кто перенес столько боли, должно быть просто огромное сердце, – задумчиво проговорила Грейс. – В любом случае, мы с Майей от тебя не откажемся.
– Ни за что, – подтвердила Майя. – Товар обмену и возврату не подлежит.
Хоакин слабо улыбнулся.
– Но что, если…
– Нет! – отрубила Грейс. – Слышал, что сказала Майя?
– Но, может быть…
– Нет! – в один голос воскликнули девушки, и Хоакин рассмеялся. Смех, искренний и чистый, зазвенел в прохладном воздухе, эхом отозвался в ушах Хоакина и наполнил его изнутри.
Грейс
Грейс нервно трусила ногой в приемной кабинета психолога. На столе перед ней лежал незаконченный пазл, но собирать оставшиеся детали было неинтересно. Вот бы все прошло как можно быстрее, чтобы наконец убраться отсюда!
Мама, сидевшая рядом, наклонилась к дочери и мягко положила руку ей на колено. Тогда Грейс затрясла другой ногой.
Этой встречи она со страхом ждала почти всю неделю. Знала, что придется говорить о Персик, о своей биологической матери, брате и сестре – откровенно говорить с чужим человеком практически обо всем, что ворвалось в ее
