Полное собрание сочинений. Том 1 - Толстой Л.Н.

[90] Молодой человѣкъ, котораго я прежде встрѣчалъ и зналъ за дурака, былъ недавно представленъ въ ихъ домъ, но, несмотря на это, взошелъ такъ развязно, о погодѣ и о обществѣ, о тѣхъ же самыхъ предметахъ, о которыхъ и я принужденъ былъ говорить, говорилъ съ такимъ жаромъ, что съ нимъ, какъ я замѣтилъ, говорили безъ всякаго принужденія. Онъ спорилъ о погодѣ, доказывалъ что-то, приводилъ примѣры изъ прошлаго года, и такъ громко, что изъ другой комнаты непремѣнно захотѣлось бы послушать этотъ занимательный разговоръ.

«Неужели, думалъ я, этимъ преимуществомъ передо мной онъ обязанъ своей глупости, тому, что у него въ головѣ ничего другаго нѣтъ, а что я не могу говорить о погодѣ и думать о ней; я въ это время обыкновенно думаю о другомъ, поэтому не говорю отъ души.»

Л. А. въ это время, разговаривая со мной о жизни въ этомъ городѣ, дала мнѣ замѣтить, что они знакомы почти со всѣмъ здѣшнимъ обществомъ. Эта новость для меня была непріятна; мнѣ казалось сначала, что она никого не знаетъ, и что я буду ея ресурсомъ, но теперь я боялся, что она, какъ и многіе другіе предметы моей страсти, пропадетъ для меня въ этомъ свѣтскомъ кругу, къ которому никогда не могъ привыкнуть. Я представилъ уже себѣ ее на балѣ Губернатора рука объ руку съ племянницей [1 неразобр.]111 противъ нихъ Исленева, который во время отдыха между танцами ходилъ [?] задомъ. Надо сказать, что тогда уже я никакъ не рѣшился бы подойти къ ней. Эти два лица были для меня хуже всякаго пугала. Я былъ представленъ К., но потомъ какъ-то забылъ ей поклониться, въ другой разъ поклонился, не видала, и я совсѣмъ пересталъ кланяться, но зато сталъ всегда обходить ее и бѣгать, что и взошло въ привычку. Г-ну Исленеву я разъ поклонился, и, хотя онъ смотрѣлъ въ мою сторону, не отдалъ мнѣ поклона. Съ тѣхъ поръ я не то, чтобы возненавидѣлъ его, a мнѣ неловко на него смотрѣть, и я удаляюсь отъ него. — Чтобы удержать Л. А., которая мнѣ очень понравилась, на сколько можно, я просилъ ее de m’accorder une contredanse112 на первомъ [91] балѣ. Она не представила никакихъ возраженій, но только покраснѣла. Я покраснѣлъ еще больше и испугался своего поступка. Хотя и не оправившись отъ смущенія, я раскланялся и вышелъ довольно удачно, но въ залѣ зацѣпилъ за полосушку и чуть не упалъ. Это увеличило мое смущеніе, и я, уходя, до передней говорилъ несвязныя слова вслухъ. Надѣвая шинель, я услыхалъ голосъ хозяйки и затѣмъ шаги хозяина (я догадался, что она замѣтила ему, что надо было меня проводить). Онъ догналъ меня въ передней и просилъ не забывать ихъ, но въ тонѣ его не было радушія, къ которому онъ, судя по лицу, долженъ былъ быть способенъ. Какъ не глупа была мысль, что онъ не желаетъ меня видѣть, потому что я какъ будто намѣревался волочиться за его свояченицей, она мелькнула въ моей головѣ. Эта мысль довела мое смущеніе до такой степени, что хозяину видно было очень тяжело говорить со мною, и что, надѣвъ шляпу какъ то на бокъ, а шинель почти навыворотъ и споткнувшись еще, я весь въ поту, съ слезами на глазахъ, совершенно неестественно выскочилъ на улицу. Какъ ужасно и сильно я страдалъ въ подобныя минуты, описать невозможно. Это на меня находило днями, и это похожо на болѣзнь. Были такія дни, въ которые малѣйшая вѣщь могла меня довести до такого смущенія, отъ котораго я плакалъ.

Отчего бы это? Когда сконфуженъ, Богъ знаетъ, откуда берутся столы и полосушки, о которые спотыкаешься. Будь дома я одинъ, я способенъ сдѣлать 1000 самыхъ замысловатыхъ прыжковъ посреди разставленныхъ кеглей, не зацѣпивъ ни одну и ни разу не споткнувшись.

————

II.

ВАРИАНТЫ ИЗ ВТОРОЙ И ТРЕТЬЕЙ РЕДАКЦИИ «ДЕТСТВА».

*№ 1 (II ред.).

Вся эта сторона называлась угломъ наказаній. Въ этотъ же уголъ, около печки, ставили насъ на колѣни, и въ настоящую минуту стоялъ Володя. Когда я взошелъ, онъ оглянулся на Карла Ивановича, но тотъ не поднялъ глазъ; по этому случаю Володя сѣлъ на свои пятки и, сдѣлавъ мнѣ пресмѣшную гримасу, схватился за носъ, чтобы не расхохотаться, но не удержался и фыркнулъ. «Wollen sie still stehen»,113 сказалъ Карлъ Ивановичъ и вышелъ въ спальню одѣваться.

*№ 2 (II ред.).

Послѣдняя стѣна занята была 3-мя окошками. Въ серединѣ комнаты стоялъ столъ, покрытой оборванной черной клеенкой, изъ-подъ которой виднѣлись изрѣзанные перочинными ножами края. Кругомъ жесткіе деревянные табуреты безъ спинокъ.

Когда Карлъ Ивановичъ вышелъ, я подошелъ къ Володѣ и сказалъ: «за что?» — «А, глупости», отвѣчалъ онъ мнѣ, «за то, что легъ на окошко Акима смотрѣть, (Акимъ дурачекъ садовникъ) да и не видалъ, что онъ тутъ разставилъ сушить свои глупыя коробочки, я и раздавилъ одну — право нечаянно».— «Какую?» спросилъ я. Онъ не успѣлъ отвѣтить, потому что въ это время взошелъ Карлъ Ивановичъ въ синемъ сертукѣ и зеленыхъ панталонахъ, но только показалъ мнѣ своими черными, веселыми глазами на уголъ за печкой и опять поднялъ плечи и чуть не фыркнулъ. Я взглянулъ: лучшее произведете Карла Ивановича: футляръ съ перегородочкой, которому не доставало только коемокъ, чтобы быть поднесену maman, для котораго Карлъ Ивановичъ нарочно заказывалъ болвана и надъ которымъ трудился съ особенной любовью, лежалъ скомканный на полу и въ самомъ жалкомъ положеніи. Я понялъ, что долженъ былъ перенести Карлъ Ивановичъ, чтобы дойти до этого, и пожалѣлъ о немъ душевно, но я не смѣлъ утѣшать его такъ же, какъ онъ утѣшалъ меня за 1/4 часа тому назадъ. Я съ презрѣніемъ посмотрѣлъ на Володю; мой взглядъ выражалъ: «и ты можешь смѣяться!» Карлъ Ивановичъ остановился передъ дверью и на верхней притолкѣ сталъ писать цифры и буквы мѣломъ — онъ велъ календарь надъ этой дверью, но, такъ какъ на верхнемъ карнизѣ не выходилъ цѣлый мѣсяцъ, то онъ въ извѣстные дни стиралъ и писалъ новые знаки. Въ это время я выглянулъ въ окошко.

**№ 3 (III ред.).

Въ замочную дыру я увидалъ, что Николай сидитъ у окна и, опустивъ глава, шьетъ сапоги; а противъ него Карлъ Ивановичь и, держа табакерку въ рукѣ, говоритъ съ жаромъ.

Карлъ Ивановичь говорилъ по-нѣмецки довольно хорошо и просто, но по-русски на каждомъ словѣ дѣлалъ кучу ошибокъ и имѣлъ, кажется, претензію на краснорѣчіе; онъ такъ растягивалъ слова и произносилъ ихъ съ такими жалобными интонаціями, что, хотя это могло показаться смѣшнымъ, для меня рѣчь его всегда была особенно трогательна. Онъ говорилъ съ тѣми же удареніями, съ которыми Профессоръ говоритъ съ кафедры или съ которыми читаются вслухъ чувствительные стихи; это было что-то въ родѣ пѣнія, печальнаго и однообразнаго.