Сохраняющая машина - Филип Киндред Дик

взирала на окружающую суету с полным безразличием. По бульвару Маунт Дьябло сновали машины. По авеню Лафайета слонялись немногочисленные покупатели — фермеры со своими женами, мелкие бизнесмены, подручные с ферм, несколько городских женщин — этих сразу отличишь по аляповатым брюкам, рубашкам с рисунками, сандалиям и шейным платкам. В лавке жестяной голос приемника старательно выводил какую-то навязшую в зубах мелодию.

— Я же спросил тебя, — сказал Джеки с гордым чувством собственной правоты. — Я спросил, куда ты едешь.

Трудно согнув закостеневшее с годами тело, миссис Бертельсон поднимала последнюю охапку коробок. Погрузки было немного, почти все сделал подсобник Арни еще с вечера. Здоровенный, неуклюжий, с белыми, как лен, волосами парень по прозвищу Швед выполнял в лавке всю тяжелую работу.

Серое морщинистое лицо миссис Бертельсон сосредоточенно нахмурилось.

— Что? — переспросила она, стряхнув оцепенение. — Ты прекрасно знаешь, куда я еду.

— А можно и я с тобой?

Миссис Бертельсон направилась в лавку взглянуть на бумаги. Не переставая канючить, Джеки потащился следом.

— Ну пожалуйста. А то ты никогда меня не берешь. Ты никого никогда не берешь.

— И не возьму, — раздраженно отмахнулась миссис Бертельсон. — Это никого не касается. — Но ведь я очень хочу с тобой, — объяснил Джеки.

Маленькая, иссохшая от старости женщина повернула седую голову; все еще острые глаза смотрели пристально и с насмешкой.

— Не ты один. — По тонким, бескровным губам скользнуло что-то вроде улыбки. — Все хотят, но никто не может, — закончила она негромко.

Это Джеки не понравилось; он сунул руки в карманы и мрачно забился в угол двора, не желая иметь ничего общего с тем, что его отрицало, осуждая деятельность, в которой не мог принять участия. Миссис Бертельсон словно о нем забыла. Она натянула на свои тощие плечи вылинявший голубой свитер, нашла солнечные очки, опустила за собой гибкую стальную дверь и быстрым шагом направилась к грузовику.

Сперва предстояло разрешить непростую задачу: включить сцепление. Некоторое время миссис Бертельсон с недовольным видом дергала рычаг скоростей, нетерпеливо ожидая, когда же зубья попадут на место. В конце концов шестеренки с лязгом и скрежетом зацепились, грузовик немного подпрыгнул, миссис Бертельсон облегченно вздохнула, прибавила газ и отпустила ручной тормоз.

Как только машина взревела и припадочными рывками двинулась по дороге, Джеки выскользнул из тени дома и бросился вслед. Матери не видно, двор словно вымер — только дремлющая на крыльце овца да две все так же скребущие землю курицы. Исчез даже Арни-Швед, прохлаждается, наверное, где-нибудь. Прекрасный случай. Лучшего случая выполнить свое давнее твердое решение еще не представлялось и неизвестно, когда представится.

Ухватившись за задний борт, Джеки взметнулся вверх и ничком упал на предназначенный неизвестным покупателям товар. Грузовик подпрыгивал на ухабах и опасно раскачивался. Джеки держался из последних сил; он вцепился в ящики, подтянул под себя ноги и весь сжался, отчаянно стараясь не вылететь за борт. Постепенно дорога улучшилась, грузовик пошел ровнее; Джеки облегченно вздохнул и устроился поудобнее.

Он едет. Наконец-то, после стольких ожиданий, он сопровождает миссис Бертельсон. Он узнает, что же это такое — ее субботняя поездка, загадочная, еженедельно проводимая секретная операция, приносящая миссис Бертельсон — все так говорят — баснословные доходы. Никому не понятная поездка, в которой есть — без малейших сомнений — нечто потрясающее и удивительное, нечто стоящее всех его хлопот и волнений.

Он буквально молился, чтобы бабушка не остановилась по дороге, не начала проверять груз.

Теллман готовил себе «кофе» — аккуратно, с предельной заботливостью. Сперва он принес жестяную кружку прожаренной кукурузы и высыпал темнокоричневые зерна в стальную банку из-под бензина — общую кухонную миску всей колонии. Затем добавил пригоршню цикория и немного сушеных отрубей. После многих усилий — перемазанные грязью руки дрожали и плохо слушались — он сумел наконец развести под покореженной металлической решеткой, среди остывшего пепла и углей огонь. Затем поставил на решетку кастрюльку с водой и начал искать ложку.

— Ты что это еще придумал? — прозвучал сзади ничего хорошего не предвещающий голос жены.

— Да так, — пробормотал Теллман; он суетливо подвинулся, заслоняя свою стряпню от Глэдис. — Так, ничего такого. — Несмотря на все старания этого немолодого уже, сухопарого и жилистого мужчины, в его голосе появились склочные, визгливые нотки. — Есть у меня, в конце концов, право приготовить себе что-нибудь? Такое же право, как у любого другого.

— Ты должен быть там, помогать остальным.

— А я и помогал. А потом у меня в позвоночнике что-то сдвинулось. — Одергивая на себе грязную тряпку, в которой трудно было узнать белую рубашку, он опасливо обогнул жену и направился к выходу из лачуги. — Какого черта, должен же человек хоть иногда отдохнуть.

— Отдохнешь, когда долетим. — Глэдис устало откинула назад густые темно-русые волосы. — Вот подумай, а если бы все вели себя, как ты?

— А кто проложил траекторию? — негодующе побагровел Теллман. — Кто выполнил все навигационные расчеты?

— Мы еще посмотрим, как там будут работать твои карты. — На потрескавшихся губах Глэдис появилась легкая ироничная улыбка. — Вот тогда и поговорим.

Разъяренный Теллман пробкой вылетел из лачуги под ослепительные лучи вечернего солнца.

Он ненавидел солнце, ненавидел это безжизненное сияние, заливавшее землю с пяти утра до девяти вечера. Большой Взрыв выжег из воздуха водяной пар весь без остатка, и теперь огненные плети солнечных лучей хлестали немилосердно, не щадя никого. Да и щадить-то, впрочем, было почти некого.

Направо сгрудились лачуги — или хибарки, халупы, как угодно, — из которых состоял лагерь. Беспорядочное нагромождение досок, жести, проволоки, просмоленной бумаги, бетонных блоков — разнообразного хлама, подобранного сорока милями западнее, на развалинах Сан-Франциско. В дверных проемах уныло полоскались байковые одеяла — защита от насекомых, огромными ордами атаковавших время от времени лагерь. Птицы — естественные враги насекомых — исчезли. Теллман не видел птиц уже два года и не надеялся увидеть в будущем. За пределами лагеря лежал черный пепел, обугленный лик мира, лик, утративший черты, утративший жизнь.

Лагерь разбили в глубокой лощине; с одной стороны ее прикрывали огрызки того, что было когда-то небольшим горным хребтом. Ударная волна снесла все выступающие вершины; много дней потом их обломки потоком продолжали катиться в долину. После того как Сан-Франциско исчез в пламени, среди этих куч камней начали появляться уцелевшие люди, искавшие, где бы спрятаться от солнца. Самая большая трудность — ничем не заслоненное солнце. Не насекомые, не тучи черного радиоактивного пепла, даже не клокочущие белой яростью взрывы бомб. Токсины и то убили меньше людей, чем жажда, обезвоживание организма, сумасшествие.

Теллман вынул из нагрудного кармана драгоценную пачку сигарет и закурил, с большим трудом —