Тонкий лед - Эльмира Нетесова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты «пахала» где-нибудь?
— Зачем? У меня братан корефанил с рэкетом. Потом сам стал крутым. «Крышевал» вместе с братанами полгорода. И дышали кайфово. У нас было все, «бабки» пачками считали. Отказа — ни в чем. Весело шло время, но однажды на дискотеке я приметила парня. Он флиртовал с какой-то мартышкой. Мне было плевать на нее. Глянулся тот отморозок, и я вздумала заклеить его, вырвать у той кикиморы. Ну, стала к нему подъезжать на всех колесах. А он смеется: «Шур, ты что? Не узнала? Это ж я, Женька! В одном дворе живем». Я охренела. Вот это прокол! И поперла напролом. Он смотрел, ничего не понимая. А я заторчала от него. Мне до него никто вот так не нравился. Ну, что делать? Хочу его и все тут! Сама притащила его к себе домой. Накрыла на стол, кручусь вокруг Женьки, как алкаш вокруг пузыря. Чмокаю, глажу, пощипываю, покусываю, даю знать ему, что я на полном взводе. Нужно только руку протянуть или в постель толкнуть. Но мой хахаль сидит и не чешется. Меня уже всю пробрало. Поставила перед ним коньяк, думала, поднимет тонус. Хрен там! Холодный как лед сидит Женька, и ни одна жилка не дрогнула. Я уже даже и на колени к нему садилась.
— Никак не разбирало его?
— Нет. Да ладно б так, а то глянул на меня, вылупившись, и спрашивает: «Шур, а вдруг я не здоров? Как не боишься?» Я с его коленей — кувырком. А тот лох как захохочет и лопочет мне: «Шурка, я тебе как своей дворовой всю правду открою! Никакой я не больной. Я, если хочешь знать, еще ни с одной девкой не был. Я не хочу размениваться, люблю одну девчонку, но она меня не замечает. Кроме нее, никакая не нужна!» Сколько я ни ломала его, ничего не состоялось. Я горю, а ему — по барабану. Ну, распили мы с ним еще бутылку, он, потрох, давай мне уши в кольца гнуть, мол, как плохо иметь в братьях рэкетира, которого никто не уважает, а только боятся и ненавидят. Говорит, что его руки по плечи в крови, и никто из нормальных ребят не женится на мне из-за брата, постыдятся такого родства. Ну, так-то стал доставать понемногу. Я его, отморозка, успокаивала, мол, какое тебе дело до брата? А он в ответ: «И ты не лучше! Такая же». И самое обидное вякнул, мол, он скорее согласился бы переспать со старой бомжихой, с последней из проституток, но не со мной. Потому что я, видите ли, для него такая же отрыжка банды рэкетиров, как мой брат. Завел меня капитально. Я мигом забыла, чего от него хотела. Все отгорело и погасло. Скажи, а кто выдержал бы? Сидит падла, жрет наш коньяк, не подавился. Это ни западло! И тут же поливает всех нас последними словами. Вроде хуже нас в целом свете нет. Сама не знаю, как все получилось дальше? Как попал под руку нож? Засадила я его Женьке по самую рукоятку. Он тоже не ожидал. Только успел спросить: «За что?» И тут же свалился на пол, уже готовый. Ну, брат мне долго морду квасил. Женьку они погрузили ночью в багажник и увезли. Но Женькина мать подняла на ноги всех ментов, ту девку, с которой он был на дискотеке. Она указала на меня, и лягавые доперли. Меня кинули в одиночку, а через месяц я сломалась, раскололась сама.
— Слабачка!—фыркнула бугриха.
— Ты сама кисла в одиночке? — спросила ее Шурка.
— Нет, не приходилось.
— Тогда заткнись. Любой может пережить голод, холод. Из меня кулаками пытались вышибить признания, подвешивали за руки на дверь и хлопали ею трое суток изо всех сил. Ни слова не выбили, не выдавили. Холодной водой обливали, поджигали ступни зажигалками, били ремнями. Ни слова не добились. Одиночку не выдержал даже брат, сказал через два месяца, где закопал Женьку.
— Так на тебя и повесили «мокроту»? — спросила бугриха умолкшую Астахову.
— А на кого еще? Брат хотел на себя взять, чтоб меня от зоны отмазать, но не обломилось. Следователь попался ушлый.
За эту ночь зэчки перезнакомились, узнали друг о друге все.
Егор Платонов тем временем просматривал, изучал дела вновь прибывших осужденных. Не из любопытства интересовался, кто из женщин и за что получил сроки лишения свободы. Ему нужно было знать, кто из баб станет новым лидером в бараке. Ведь вот нынешняя бригадирша вот-вот выйдет на волю. Она умело держала в руках зэчек и не конфликтовала с администрацией, как бригадирша соседнего барака.
Конечно, зэчки сами назначат бугрихой ту, у какой самый большой срок, самое тяжелое обвинение, увесистые кулаки, широкая дерзкая глотка, большое самомнение и непререкаемый авторитет средь зэчек зоны.
Платонов вчитывался в обвинения по уголовным делам. «Вот это да! Десять лет получила!—читает приговор, вынесенный Александре Астаховой.— Убийство? Крутая баба! Хотя, чему удивляться? Брат растил, а он рэкетир. Вот и выпестовал свою копию только в юбке,— качает человек головой, понимая заранее, что именно она станет следующей бригадиршей.— Найти с нею общий язык будет очень сложно»,— понимает Платонов.
Ознакомившись с делом Астаховой, он изучил и другие дела. Шура была не единственной, кого суд приговорил к десяти годам лишения свободы с отбытием наказания в исправительно-трудовой колонии с общим режимом содержания.
Были в последней партии зэчек еще двое: Анна Павлова и Галина Шевцова. Они были страшнее Астаховой, жестче и свирепее той. Даже у Егора, видавшего виды, после прочтения обвинений этим двоим, мурашки поползли по коже.
«Что осталось в них от женщин? Зверюги какие-то! Да такие ни с кем и ни с чем считаться не станут ради своего»,— решил встретиться с обеими, поговорить лично, начистоту.
Выбрав удобный момент, когда зэчки должны были привести в порядок барак и подготовить его к зиме, а отсутствие кого-то не столь заметно, попросил охрану привести к нему в спецчасть Анну Павлову. Заранее подготовился к этой встрече: наглухо закрыл окна и форточки, убрал со стола и сейфа все тяжелые предметы, вынес лишние стулья, ни одного телефонного аппарата на столе. Даже с подоконников все убрано до пылинки. Сам сел так, чтобы хорошо видеть не только лицо зэчки, но и каждое изменение в нем.
Павлова вошла в кабинет к Платонову, ничуть не смушаясь и не робея. Пытливо, изучающе посмотрела на Егора, уверенно села на табурет, привинченный к полу.
— Как устроились, Анна? Осваиваетесь на работе? — сбил бабу с толку.
Она ждала других вопросов: о драке, мордобое в бараке, где она не отсиживалась на верхней шконке. Подбитый глаз, утонувший в багровом синяке, еще и теперь саднил и болел.
— Все в ажуре. Сдышались. А на «пахоте» тоже втянемся. Куда деваться нам? — ответила глухо.
— Не обижают вас?
— Я сама сумею из любой душу вытрясти,— бросила жадный взгляд на пачку сигарет.
Егор перехватил его и предложил:
— Курите.
Анна, немного помявшись, взяла сигарету, прикурила, затянулась и мигом изменилась. Лицо разгладилось от морщин, исчезли напряжение и суровость.
Платонов не торопил, не засыпал женщину вопросами. Он понимал, что, может, она станет бригадиршей зэчек в своем бараке, и от того, как сложатся отношения и понимание, во многом будет зависеть будущая работа обоих.
— Как с бригадиршей дела обстоят? Не грузит выше возможностей?
— Попыталась поначалу, но не обломилось. Сделали наезд. Теперь все стихли, поняли, что и мы могем махаться. Перестали срываться на нас. Нынче спокойно «пашем».
— Лично вас на какую операцию поставили?
— Швеей.
— Так сразу? — удивился Платонов.
— А что мудрого? Тут даже думать не над чем, только руки заняты, голова свободна.
— О чем же думаете на работе? — спросил Егор.
— О всяком,— отвернулась Анна, вздохнув.
— Ну, а чаще всего?
— Конечно, о доме,— опустила голову.
— Кто остался у вас на воле?
— Сын. Еще мать — свекровь моя.
— Они вместе живут или врозь?
— Понятно, что вдвоем. Трудно им теперь без меня. Но куда деваться? Придется ждать. Может, еще встретимся, а может, нет. Если увидимся, то какими? Уже не прежними,— вздыхала женщина.
— Сыну сколько лет?
— Десять исполнилось недавно, свекрови — шестьдесят.
— Не огорчайтесь, время не всегда губит людей, чаще лечит. Заставляет обдумать и простить многое, сделать верные выводы, отсеять врагов от друзей, а главное, дает передышку.