Тонкий лед - Эльмира Нетесова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А еще через неделю в зону пришла официальная бумага, по которой Ирина Мещерякова должна быть немедленно освобождена от наказания, ибо возбуждение дела, арест и последующее осуждение были признаны незаконными и отменены областной прокуратурой и судейской коллегией областного суда.
Когда Платонов вызвал Ирину и прочел ей бумагу, женщина от радости смеялась и плакала:
— Егор, теперь я могу Вас так называть, ведь с меня снято обвинение! Меня выпустят на волю! К родителям, домой! Я снова стану человеком! Уже заново. Егор, как это здорово!
— С мужем что решила?
— Нет его у меня! И больше никогда ни за кого не выйду замуж! Никого к себе не подпущу. Буду жить свободной птицей, чтобы снова не попасть в клетку! Все ж как ни тяжело одиночество, оно лучше предательства!
— А если полюбишь?
— Теперь уж не смогу!
— Не все же — Мишки! — сказал Платонов.
— Понимаю, но мне вместо радости и сладости, достались цветы полыни в любовный венок. Все ими отравлено, а главное, себя стала считать виновной во всем. Хотя так и есть! Нельзя нам, бабам, лететь на каждый свет. Ведь он не только греть, но и обжечь, и спалить может. Только зазевайся и пропала...
Женщины уже собрались покинуть зону. Собраны вещи, сумки. Себя, пусть наспех, привели в порядок. Аккуратно оделись, подкрасились, даже прически сделали. Ведь вот совсем недавно скинули спецовки, переоделись и словно цветы сверкают улыбками, тихими, светлыми.
Обсохли глаза от слез. Все, что было пережито, навсегда останется в зоне.
— Эй, бабы, подтянись! Сиськи-письки вперед! Сопли-слюни назад! У кого что протезное, спрятать в карман! Не ныть, не выть при встрече с родней, не кидаться на шею мужикам! Их нельзя прощать сразу. Только постепенно, потому что все наши горести от них, козлов,— веселила освобожденных баб Тонька.
И только старая бабка Варвара не слышала и не видела никого. Она тихо сидела на лавке, возле административного корпуса. Разглядывала землю под ногами, небо над головой впервые за эти годы видела ни в клетку, ни через решетку. Старуха тихо вздыхала, оглядывалась по сторонам неуверенно. Что ей делать теперь с этой свалившейся на нее волей? Ведь была уверена, что не доживет до нее. Ан, доскрипела...
Как ни тяжко приходилось, болела в зоне куда реже, чем дома. Никто не ругал ее за медлительность и нерасторопность.
Бабы с ней не скандалили, не ворчали бригадирши. С нею делились харчами, которые самим передавали с воли. Никто не бранил за храп по ночам, не называл ее характер скверным, а саму — несносной. Пусть не жалели, как хотелось бы иногда, не больше тепла получала Варвара в своей семье.
Все было иначе, пока она сама управляла в семье и дома. Хозяйкой считали и слушались каждого слова. Дети боялись ее взгляда и делали все, как велела мать.
А детей в семье имелось порядочно, пятеро. Все уже взрослые, сами нынче родители. Внуков — полный дом. Конечно, с бабкой уже не жили, ведь дети заимели свое жилье. К ней только в гости наведывались, да и то по праздникам. В будний день никого не докличешься. Все заняты на работе. И только ей, Варваре, спешить было некуда. Давно на пенсию вышла. Дети, правда, тоже помогали, кто сколько мог. А вот жена младшего сына копейки не давала. Словно не слышала и не догадывалась, что и она обязана поддержать мать.
Другие невестки харчи приносили, всякие гостинцы, подарки ей тащили, помогали убрать в доме, и только Клавка ни за что не бралась и не помогала ничем.
Еще с самого начала невзлюбила ее Варя. Костлявая, скандальная, злая Клавдия никак не вписывалась в семью.
Рядом со старшими невестками смотрелась ящерицей, облезлой, гадкой, пережившей над собою все опыты и чудом выжившей.
Ее за спиной вся семья звала Бухенвальдским набатом. Но больше других невзлюбила Клавдю свекровь. Запрещала сыну жениться на худосочной девке, называя ту чахоточным пугалом. И все ж младший не посчитался с мнением родственников и привел в дом уродину.
Варвара с детства не любила худых людей. Оно и понятно, в ее семье все как один были плотными. Мешки с мукой иль сахаром одной рукой на плечо закидывали и несли, не сгибаясь. И только Клавдя ведро с водой волокла чуть не по земле.
— Хоть меня, старухи, постыдись! Ходишь как подхвостный гнойник, смотреть на тебя гадко. Не мельтешила бы уж перед глазами, не позорилась, а то неровен час кинет мужик, приглядев себе путевую. Я и не вступлюсь за тебя.
Клавка на тот момент была беременной и стала бранить свекровь, зачем, мол, старая колода сбиваешь с пути моего мужа?
Варя и ответь на смехе:
— Никого с мужиков на цепи не удержать. А коль будешь тут кобениться, сама ему приведу другую и не гляну на твое пузо.
Что тут началось! Клавка подскочила к свекрови, никто ахнуть не успел, как закатила бабке пощечину. Та ее — на кулаки, а потом и каталкой лупить стала. Не глядела, где достает, по чему колотит.
Варвару все сыновья не смогли оторвать от невестки. Та уже валялась на полу, а свекровь все пинала ее ногами. Такой свирепости от нее не ожидали сыновья и невестки. Да что они, сама себя не узнавала.
Вот так и случились у Клавки на полу преждевременные роды, но даже вид крови не остановил, пока кто- то из невесток не окатил водой старуху Она мигом опомнилась, но было поздно.
Невестку вскоре увезли в больницу, а к вечеру в дом Варвары пришел следователь.
Бабка, не предполагая для себя плохих последствий, рассказала ему все, как было:
— Не дай Клавдя мне по морде, ничего этого не приключилось бы. А тут взбесило! Мне мужик не совал к лицу руки. Здесь же недоносок насмелилась. Ни черта не делает в доме, сущая гнилушка, сама на мужика повисла, мартышка, кикимора немытая! Едино не дам им жить. И разведу, чтоб семью нашу не срамила всякая уродка!
Едва закрылась дверь за следователем, из больницы вернулся младший сын. Он смотрел на мать ненавистным взглядом:
— Довольна? Празднуешь теперь? Сына моего убила! Разве ты женщина? Душегубка — вот кто ты! Какая б ни была Клава, я ее люблю! Она моего ребенка вынашивала, а ты что отмочила? Был бы жив отец, не только выдрал бы тебя вожжами, а и повесил бы на них!
— Чего? — поднялась Варвара и взяла в руки каталку.
Замахнулась, но сын легко перехватил руку матери, сдавил, каталка выпала. Человек слегка оттолкнул от себя старуху. Она плюхнулась на лавку, удивленно охнула.
— И это ты, мое говно, так-то посмел со мной обойтись? Небось, когда твоя блядища дала мне по лицу, не вступился! А за эту подстилку хвост поднял? Иль вовсе совести не стало? — закричала Варвара.
— Речь не о ней! Ты сына моего убила!
— Когда меня ударила та сука, чего ж молчал? Ни словом не просрался! Я не убивала никого! Взял в бабы гнилушку, она и не сумела доносить! Себя, дурака, вини. Мужики своих брюхатых баб всегда гоняли! И ничего! Вон какие крепыши рождались! А эта жердь с трандой даже родить не смогла! Влезла в нашу семью, чучело! — ругалась мать.
— Мне плевать, как ты к ней относишься. Я люблю Клаву и никогда ее не оставлю!
— Зачем я тебя на свет произвела? Все дети как дети, только ты—дурак! Променял меня, свою мать, на подзаборную дешевку! Вот и ступай к ней, придурок!
— Я уйду. Это и так понятно. Моя нога не переступит твой порог. Я больше не считаю тебя своей матерью и навсегда отказываюсь от тебя. Ни общения, ни помощи не жди. Помогают родителям, а не зверюгам, не врагам! — пошел к двери без оглядки.
— Уходи, чтоб мои глаза тебя не видели. Будь ты проклят до конца жизни со всею своей семьей. Чтоб вы там кровью захлебнулись, чтоб каждый кусок хлеба запивали слезами. Пусть дети родные на куски вас порвут! — увидела бледное перекошенное лицо сына.
Тот вышел из дома, громко хлопнув дверью.
А через неделю Варвару взяли под стражу. Вскоре ее осудили на пять лет лишения свободы. Ни судья, ни заседатели не обратили внимания на то, что Клавдия сама спровоцировала побоище. Варю наказали за погибшего ребенка. Все сыновья, кроме младшего, защищали мать. Невестки, помимо Клавки, выгораживали Варвару всеми силами. Только младший сын с женой сидели в стороне от семьи и настаивали, чтобы суд наказал старую пожестче.