И солнце взойдет. Она - Варвара Оськина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я ненавижу тебя. Ненавижу! Ненавижу, понимаешь? Ненавижу! Хочу никогда тебя не знать! Не видеть! Не слышать! Не касаться! Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ И ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ СДОХ!
Брелок с одним-единственным ключом полетел в сторону Тони. И Рене видела, как он блеснул раз-другой, перевернулся, прежде чем со звоном наткнулся на стену и раскололся на части. Осколки с глухим звоном разлетелись по всему коридору. И вид замершего рядом с чёрным ботинком лепестка вишни внезапно врезался в мозг, словно лазерный нож. Рене моргнула и отступила.
Осознание навалилось так резко, что руки вдруг задрожали. Сказанные в гневе слова были злыми, жестокими и совершенно недопустимыми. Но, главное, они были неправдой. На самом деле, Рене так не думала. Мало того, именно этого боялась до тех самых кошмаров, что мучили долгие месяцы. И осознав это, она испугалась. Толкнув дверь на чёрную лестницу, Рене бросилась прочь. Такую себя она знать отчаянно не хотела.
Глава 8
По комнате расползались сизые сумерки. Рене лежала на кровати, спихнув к краю скомканное одеяло, и лениво игралась с прядью волос. Та болталась то влево, то вправо, закручивалась в спиральку, а затем распрямлялась, послушная движению пальцев. Медленно выдохнув, Рене отпустила измученные волосы, и руки с тихим шорохом безвольно рухнули на голый матрас. Простыня давно сбилась куда-то под ноги, но поправлять её было лень. Шевелиться вообще не хотелось. Ничего не хотелось. И потому последние дни – а сколько их было, вообще? – Рене только пялилась в потолок, спала или, как сейчас, коротала время за накручиванием на палец грязных волос. Давно перестал болеть от голода желудок, потому что готовить не было сил, а надоедавший своим дребезжанием телефон вообще валялся под шкафом необратимо разбитый. Его останки серели посреди клубков пыли и цветной крошки от раскуроченного в тот же день приёмника.
Рене медленно перевела взгляд на склеенное скотчем радио. Старый уродец посмотрел в ответ зелёным огоньком питания, но обиженно промолчал, справедливо опасаясь вновь стать жертвой невменяемой хозяйки. Включать его было страшно. И стыдно.
Так случилось, что среди всех своих позорных или глупых поступков, именно разбитый приёмник Рене запомнила удивительно чётко. И дело было не только в той злости, что накрыла её с головой. Просто ещё никогда Рене не была настолько противна сама себе. Обиженный человек может дать сдачи. Животное – напасть в ответ. Но неживая, хоть и не бездушная вещь, оказалась совершенно беспомощна перед своим же владельцем. И Рене было противно от радости, с которой она швыряла несчастное радио в стену и топтала ногами. А ведь за десять лет этот кусок старого пластика стал ей больше, чем друг!
Это случилось в один из дней после Оттавы, когда Рене уже потеряла им счёт. По заведённой привычке, приёмник включился в начале четвёртого и заиграл песню за песней. Давно стоило вынуть из радио батарейки и дать отдохнуть. Всем. Ему и себе. Ведь больше не нужно спешить на работу, не нужно готовиться к операциям, не нужно искать настроение и вдохновение на смены длиной в тридцать часов. Однако, когда в мозг неожиданно впилась знакомая музыка, Рене показалось, что она сейчас заорёт. От страха. От безысходности. От нежелания слышать, в чём так настойчиво убеждал голос в динамике.
И есть голоса, что должны быть услышаны.
Так много надо сказать, но слов больше нет…
Рене на мгновение задержала дыхание, прежде чем неистово забилась в плену одеяла. Надо было срочно выпутаться из оков и немедленно выключить дурацкую песню. Но плед и скомканная простыня словно вцепились во враз похолодевшие руки и ноги.
Дух волшебства, красота, что была,
Когда любовь была словно буря!
– Замолчи! Нет-нет! Ради бога, заткнись! – прорычала Рене, словно радио могло её услышать, но…
Слушай своё сердце,
Оно взывает к тебе…
– Хватит! Наслушалась уже, – всхлипнула в отчаянии Рене, а потом наконец-то свалилась на пол. Вышло больно, но она не обратила внимания.
Слушай своё сердце,
Больше тебе ничего не осталось…
О, да неужели! Ничего больше не сделать? Сейчас она покажет, что именно можно сотворить. Рене почти ползком устремилась к поющему радио. А то, будто назло, надрывалось всё громче.
И я не знаю, куда ты идёшь
– Заткнись, ублюдок!
Рене со всей силы ударила по приёмнику. Однако тот отчего-то не выключился. Наоборот, он взвизгнул громче, а потом с грохотом отлетел в другой угол комнаты, ударился о ножку стола, прежде чем отскочил к замершей Рене. Она раздумывала всего лишь мгновение, после чего со всей силы пнула дурацкое радио.
Я не знаю зачем…
Но услышь своё сердце, а уж потом…
Ещё раз и ещё.
Скажи «прощай»! 10
Рене швыряла его об стену, колотила о подоконник, а потом пыталась растоптать, пока вокруг разлетались пластиковые осколки. Они царапали руки и ранили босые ноги, пока мелодия, наконец, не взвизгнула в последний раз, и валявшийся в окружении проводов динамик не замолчал. Он зашипел, словно ему было больно, пискнул пойманными частотами, а потом затих.
Задыхаясь в собственной ярости, Рене замерла с занесённым для удара томом по нейрохирургии, а потом вдруг часто-часто заморгала. Тяжёлая книга в руке неловко дёрнулась, едва не вывернув кисть, и громко шлёпнулась на пол. Наступила тишина, в которой тихий всхлип прозвучал чудовищно громко.
Осознание нахлынуло так же стремительно, как слепая ярость, и пришлось зажать рукой рот, чтобы погасить рвущийся наружу вопль. Господи! Рене подняла голову и в неверии уставилась на обломки и скомканные провода. Нет! Это же не она! Кто угодно, только не Рене! Но глаза не обманывали. Она медленно провела исцарапанными пальцами по усыпанному пластиковой крошкой полу, прежде чем с тихим воем кинулась судорожно сгребать в кучу разрозненные кусочки. Любые. Без всякого разбора. Рене хватала всё, до чего могла дотянуться. Она собирала каждый осколок, не обращая внимания на впившиеся
