Мозес - Константин Маркович Поповский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И куда это тебя опять понесло, Мозес?
– Никуда, сэр. Вернее, я только хотел спросить, не чувствует ли Истина себя в глубине своей голой? Не жаждет ли, в самом деле, облачиться в одежды, и ни в этом ли стремлении обнаруживает она свое собственное целомудрие?
– И в самом деле, сэр. Будь она уверенна, что ее нагота составляет сокровенное существо ее, да, разве пришло бы ей тогда в голову искать одежду, чтобы спрятать под ней эту драгоценность? И не будет ли поэтому чрезмерным, если мы спросим: не занята ли Истина на самом деле поисками своей собственной истинности и не этим ли занятием наполнен до краев ее день? Не пребывает ли она в вечной разлуке с собой, борясь со своей непристойной наготой, – той, что оказывается выше нее, как ее собственная природа? Не мечтает ли она когда-нибудь преодолеть ее, подобно тому, как ночь преодолевает день, а сон явь, и разве не опаляет ее стыд, когда ей почему-либо приходится показываться перед нами обнаженной? Не от того ли и убегает она, заслышав наши шаги?.. Ах, Мозес, Мозес!.. Попробуй-ка теперь ответить мне: существуют ли на свете такие слова, которые в состоянии подарить нам покой? Волшебные слова, вселяющие уверенность и делающие нас бесстрашными? – Боюсь, что я таких слов не знаю, сэр. – Вот видишь, Мозес! А теперь скажи мне: разве не в состоянии ты привести аргументы, ничего общего не имеющие с теми, которые только что пришли тебе на ум? Будут ли они менее убедительны и более уязвимы для нашей логики? Как бы ни так, Мозес, как бы ни так, глупый ты чурбан! Ничуть не менее, и ничуть ни более будут они.
– И ведь верно, дружок, – разве Истина, бегущая от нескромных взоров, стыдливая Истина, жаждущая преодолеть свою наготу, более убеждает нас, чем Истина, презирающая всякие одежды, не знающая даже, как правильно пишется слово «непристойность»? Истина, презирающая стыд? Танцующая нагой в людных местах, хохочущая и не скрывающая ничего, что стоило бы сокрыть?.. Эге-гей, Мозес! Не она ли подстерегала тебя в самые неподходящие часы, чтобы сбросить надоевшие одежды свои и увести тебя по тенистым тропинкам в свои сады, где она могла бы ласкать тебя, позабыв всякий стыд, наполнив воздух ароматом роз и можжевельника, пугая тебя неистовством своих желаний? Не ты ли стонал от наслаждения, касаясь ее лона и вдыхая ее дыханье?.. Ах, Мозес, Мозес, похоже, ты краснеешь от своих воспоминаний, бессильный вразумительно поведать, что довелось испытать тебе в эти короткие часы! Разве не хотел ты, чтобы это повторялось вновь и вновь, снова и снова?.. Так в чем же дело, спрашиваю я себя, – разве не горят до сих пор ее ласки, словно ожоги, на твоих плечах и груди? В чем же дело, Мозес? Можно ли сомневаться в очевидном, дружок, и разумно ли бежать от несомненного, – того, которое не знает исключений?
– Ну, разумеется, – отвечал он, нисколько не будучи уверенным в своих словах. – Это было бы и не разумно, и опрометчиво, сэр. И все же, все же…
– И все же, Мозес!.. Я ведь всегда предупреждал тебя, что когда-нибудь ты вляпаешься со своей путаницей в какую-нибудь очень неприятную историю.
– Благодарю вас за заботу, сэр. Приятно сознавать, что не обойден вашим отеческим вниманием. И все же я позволю себе утверждать, что только что нарисованная вами картина вовсе не думает отрицать другую очевидность, – ту, что носит имя Истины Стыдящейся Своей Собственной Сущности, сэр. Истины, спасающейся бегством и жаждущей облечься в одеяния, под которыми без следа сгинет и истлеет ее непристойная нагота!.. – Разве одно больше, чем другое, Мозес? И не должны ли мы поэтому равно принять и то, и другое, или же отбросить и это, и то в пользу какого-то неведомого третьего, Мозес?
– О, если бы это были только слова, сэр! Если бы только слова, милый. Но как сопротивляться тому, чья очевидность безысходна, так что, приближаясь к этим границам, я часто перестаю понимать даже самого себя, так что, время от времени, мне чудится, что я сам начинаю двоиться, – а впрочем, отчего бы и нет, Мозес? Разве это не ты бывший пациент доктора Аппеля, пожелавший навсегда остаться в стенах этой клиники? И разве это не про тебя было сказано однажды, что ты родился со своей историей болезни под мышкой? Вот почему, время от времени, я спрашиваю себя: Мозес, – спрашиваю я, – не слишком ли много противоречий даже для бывшего пациента этой клиники? Да, есть ли вообще что-нибудь под солнцем, что не двоилось бы, отбрасывая тень, или что само не обращалось бы в тень, стоило нам только повнимательнее приглядеться к нему или протянуть в его сторону руки? Не наводит ли это на кое-какие давно забытые мысли об оборотнях и привидениях, царствующих и по ту, и по эту сторону, Мозес?.. И не об этом ли, собственно, пытался однажды сказать рабби Ицхак, заметивший однажды в разговоре с Давидом, что Истина, не знающая противоречий, годится разве что только для того, чтобы не дать умереть с голоду теологам и профессорам философии?
При этом он постучал по серебряному набалдашнику своей трости, на котором был изображен двуликий Янус и мягко улыбнулся, давая Давиду время подумать над сказанным.
34. Филипп Какавека. Фрагмент 167
«ПУГЛИВЫЕ МЫСЛИ. Высоко в горах сверкает снег и в разряженном воздухе тускнеет и гаснет память о прошлом. Отсюда хорошо видно, как мал наш мир и как огромны небеса, подступающие к самой кромке далекого горизонта. Здесь следует благоговейно молчать и размышлять о вечности. Но я предпочитаю спуститься из этого царства покоя, почти граничащего
