Мозес - Константин Маркович Поповский

проживают Мозесы, – впрочем, думать об этом уже не было времени, потому что, судя по доносившимся шорохам, шлепанью и голосам, стремительно и неудержимо приближалось другое время – Время Завтрака. И остановить его были бессильны все прелести Рая.

38. Имя Розы

Иногда кто-то окликал его по имени. Не по тому, которое он носил с плохо скрываемой гордостью, как носят воинские нашивки, рассказывающие другим о твоей доблести и геройстве, а по тому, другому, почти уже забытому, почти ставшему вполне чужим именем, которое вдруг касалось твоего слуха, когда ты ждал его меньше всего. Словно попавшая в дерево молния или шальная пуля, просвистевшая почти рядом – одним словом, имя-снайпер, подстрелившее тебя в ночных сумерках или, напротив, в солнечном сиянии весеннего дня, – оглушительное и непостижимое, каким бывает весь мир, когда ты случайно вдруг посмотришь на него совсем с другой стороны, чем обыкновенно.

Имя, сэр.

То, что почти неслышно окликало тебя, словно играя с тобой в прятки и исчезая, стоило тебе обернуться, чтобы посмотреть, кто же это все-таки зовет тебя – то быстро, словно торопясь поскорее скрыться, – Давид, – то медленно, едва шепча себя и выговаривая по слогам, – Да-ви-и-д – так что оно шуршало, словно змея в опавшей листве.

Это чертово имя, сэр.

То, что привязывало тебя к земле лучше, чем железные цепи или подписка о невыезде.

Чаще всего, оно напоминало о себе в предрассветных сумерках, когда сон становился тонок и прозрачен, делаясь способным видеть давно умерших, которые не стеснялись звать тебя твоим старым именем, хотя и были, конечно, в курсе относительно твоего нового имени, которое, возможно, их пугало и мешало подойти поближе, чтобы вступить с тобой в обстоятельную и своевременную беседу.

Мертвые, которых с каждым годом становилось все больше, сэр, так что, просыпаясь иногда и еще не вполне придя в себя, он иногда начинал беспокоиться в полусне насчет того, где же, в конце-то концов, придется разместить всю эту толпу мертвых, все еще взирающих на него в надежде, что он решит их проблемы и сделает все правильно, как и полагается.

Потом сон уходил совсем, оставив его удивляться тому, как такая ерунда могла попасть к нему в голову.

И вместе с тем, сэр. Вместе с тем, Мозес. Было в этом редком окликании какая-то тайна, какая-то невнятная загадка, как будто кто-то не отпускал тебя, требуя, чтобы ты немедленно решил все, что тебе предлагалось, подобно тому, как это было в школьные годы, когда тебя не отпускали на улицу до тех пор, пока ты ни решишь это трижды проклятое уравнение.

Имя, сэр.

Нечто, что так сплелось с тобой, что ты уже, пожалуй, и не отличал, где кончается одно и начинается другое, где кончаешься ты сам и где начинается твое имя.

Твое имя, Мозес.

В конце концов, как утверждали некоторые знатоки, – это все, что от нас остается, когда наше тело забрасывают землей или песком. Нечто подобное идеальному пристанищу, в котором вещь обретает приют, делясь со Всевышним своими заботами, делами и надеждами, и цепляясь своим именем за другие имена, созидая, тем самым, целый мир, – этот без умолку галдящий, не знающий тишины мир, который не перестает говорить со времен Адама и Евы, – этакая Большая говорильня, которая болтает вот уже десять тысяч лет, полагая, что именно этим можно угодить Всевышнему, хотя на самом деле все обстоит совсем не так, как хотелось бы думать тем, кто умеет только говорить. Потому что если внимательно приглядеться, будет совсем нетрудно увидеть, что имя – каково бы оно ни было – всегда отгораживает нас от того, о чем оно говорит, как, например, имя розы отгораживает нас от того, что мы называем этим именем, и что в действительности не поддается никаким именам, открывая перед нами совершенно иной, незнакомый, неизвестный и притягательный мир.

Имя розы, Мозес.

Как, впрочем, и любое другое, которое вертится у нас на языке.

Любое другое, которое, так же как и все прочие, не пускает нас даже подойти немного ближе туда, где Небеса, наконец, освобождают тебя от власти имен, делая свободным и счастливым.

Те самые Небеса, иногда дающие нам возможность исправить ошибку, которую допустил когда-то Адам, отрезав нас от действительного мира никому не нужными именами, – отгородив нас от него словами и дав нам в сомнительное утешение способность складывать их в предложения, абзацы и страницы, сплетать их в книги, забивающие полки, помещения, головы, сердца и библиотеки, и все это только ради того, чтобы коснуться легких одеяний всегда убегающей от нас Истины, которая по-прежнему смеется над нашими спорами и именами, подзуживая нас еще плотнее сплотить свои ряды вокруг весьма незамысловатых истин, – например, таких – «все люди смертны» или «на два атома водорода приходится один атом кислорода», или даже «Бог есть» – тогда как все, что нам следовало бы сделать – побыстрее перестать громоздить друг на друга этот Монблан никому не нужных истин, содрать с вещей и событий их имена, не оставляя ни на одно мгновение память о том, что все эти облаченные в имена истины только мешают нам добраться до самой сути, отрезая нам путь не только к Богу и Его творению, но и к самим себе, ищущим и не находящим, плачущим и безутешным, надеющимися и полными сомнениями.

Поэтому, когда вдруг случается, Мозес, что кто-нибудь вдруг произносит у тебя за спиной твое имя, – когда вдруг кто-то скажет в предрассветных сумерках – эй, Давид, – помни, что это означает только то, что тебя вновь хотят опутать цепями слов и смирительными рубашками имен, которые скроют от тебя Небеса и, пеленая с ног до головы, привяжут тебя к самому себе, так что тебе было бы совсем нелишним, дружок, вспомнить тогда о розе, которая приходит к тебе в своей истинности только тогда, когда с нее осыпается ее имя, оставляя нам чудо молчания, не разбавленного никакими словами, мнениями и именами.

39. Филипп Какавека. Фрагмент 33

«ТИХАЯ МЕЛОДИЯ. Сорок лет Бог водил евреев по пустыне, прежде чем открыть им путь в обетованную землю. Впрочем, этот удел, кажется, вовсе не такая уж и редкость на земле. Похоже, рано или поздно, если и не все, то очень многие из нас попадают по чьей-то воле в безлюдные и безводные пески, где приходится плутать в поисках пропитания, спасаться от диких зверей, прятаться от палящего солнца. Другое дело, что в отличие от маленького народа, нам это вовсе не представляется чем-то значительным или ужасным. Большинство привыкает к пустыне и остается здесь до самой смерти. – Что проку в сказках? – спрашивают они, пожимая плечами. – Не лучше ли пойти поискать воду? –