Фонтан - Дэвид Скотт Хэй

— Отлично.

— Вам придется меня возить. У вас есть машина? — Да.

— Вам придется приносить мне чай и еду.

— Кофе? Непременно. Или чай.

— И, боюсь, вам придется стирать мое грязное белье, зато вы постоянно будете рядом. — Дакворт снова оглядывает ее с ног до головы, эту панк-рок-девушку. — Вы будете рядом. До победного конца.

— Именно этого я и хочу. — Талия берет его за руки. — Мне нравится быть рядом с вами.

— Я… э-э… в настоящее время… не имею возможности вам платить.

— У меня свой трастовый фонд.

— Ах вон оно что.

— И массажист.

— Это небезопасно.

— Искусство тоже небезопасно.

Съемка из затемнения

«Она вас убьет».

С одной стороны от пишущей машинки лежит титульный лист манифеста и полторы пачки чистой бумаги.

С другой — «Пьеса».

У локтя — стакан с водой из фонтана. Дакворта терзают сомнения.

Он протягивает руку, колеблется. Берет «Пьесу». Да, очередной вариант, очередная троечка. Он смотрит на стакан с водой из фонтана, стоящий рядом. Это был бы его шедевр. Гарантированный. Родители обрели бы бессмертие. Пьеса. «Пьеса»!

Существует причина, почему капрал Дакворт отпер ту газовую камеру и спас мать.

Это останется в веках.

Станет его наследием.

Будет вдохновлять.

Переживет ту толстую книгу кинорецензий.

Дакворт смотрит на стакан. На котором остался идеальный набор отпечатков. Четких, ровных отпечатков призрачной руки.

Дакворт думает: «Тимми умер от разрыва сердца. Табби умирает от рака мозга».

Затем он вспоминает ту женщину. Кувалду. С ее креслом. Она тоже умерла. От чего, он не знает. Хулиганы?

Она пила воду.

Он смотрит на стакан. Призрачный отпечаток почти мертвой руки. Это было бы так просто.

Но ему хочется жить.

Пока что.

Может, чуть позже.

После того, как каждый выпьет свой потенциал, а он вынесет суждение.

Манифест ждет.

Ꝏ

Теперь — часы, дни, недели спустя — Дакворт все еще глазеет на стакан с водой из фонтана. Перечитывает свою «Пьесу». Еще разок, для вдохновения. Перед тяжелой работой над манифестом. «Пьеса», впрочем, блистательна, амбициозна, а главный герой — постмодернистский библейский рядовой Иов. Не хватает лишь нескольких финальных штрихов и расплывчатой, неоднозначной развязки (которая смутила бы покойную полячку-мать, которая хотела бы увидеть счастливый конец, такой же, как свой. Отец заметил бы, что сценограф ни хрена не понимает). А потом, очевидно, ему придется принимать решения на нескончаемых кастингах со всеми этими непременными нацистами.

Дакворт снова думает: может, выпить всего пипеточку? Одну-две капельки. Он чувствует, что и стиль его, и взгляд, и вкус, и восприимчивость бесконечно далеки от прорыва. Всего пару капель. Чтобы разразилась буря. Его будут сравнивать с Уильямсом, Олби, Сарояном, Инджем, Ибсеном[38].

А после успеха, после «Пьесы», Дакворт уедет в Стокгольм. Будет избегать интервью и статей. Возьмет престижный заказ, и поминай как звали. Над таинственным Дж. П. Даквортом, его мгновенным успехом и загадочным исчезновением будут ломать головы ученые будущего. Он станет Дж. Д. Сэлинджером, Пинчоном сцены. Талию заберет с собой. Будет за ней ухаживать. Наблюдать, как она растет. И превращается в бабочку. Пока он не умрет. Согласно его последней воле, Талия его похоронит:

без панихиды, без прощания, в их весеннем саду. Он станет удобрением. И никто не докажет, что он пил воду. Известно будет только, что он исчез. Habeas corpus. Неприкосновенность личности.

Сейчас.

Дакворт делает большой глоток воды из фонтана. Полощет ею рот.

Перестает полоскать.

Ему чудится, будто он ощущает легкий электрический разряд, пробежавший по спине, рукам, ногам.

Он выплевывает воду обратно в стакан.

Не в силах проглотить огонь.

Проглотить страх.

Возможно, и этого хватит. Дакворт достает красную ручку для правки. Кладет «Пьесу» обратно в ящик. Убирает красную ручку. Барабанит пальцами по столу.

Он будет носить при себе литровую бутылку с водой из фонтана и через пять — семь лет выпьет воду и закончит «Пьесу». Может быть, даже через десять. Может быть.

И появится шедевр. Вне рамок, вне течений, вне других произведений эпохи. Может быть.

И Дакворт отошлет ее в лондонский театр Плэй-хаус, чикагские Гудменовский и Публичный театры с короткой запиской от руки: «Сейчас».

Может быть.

Тем временем они с Талией (чье тихое похрапывание на диване у него за спиной нежнее самой нежной колыбельной) будут учить, что потенциал есть у каждого. И каждый должен позволить им раскрыть этот потенциал. Они устроят революцию. Приведут людей к воде. А сами окажутся надо всем этим. Будут судить лишь об искусстве, а не о художниках. Это будет трудно. Им придется распространять учение, и, без сомнения, найдутся те, кто попытается остановить их, хотя каждый имеет право реализовать свой потенциал. Искусство имеет право на детей. Какое вдохновение!

Может быть.

Дакворт снова вытаскивает «Пьесу» из ящика. Достает красную ручку. Кладет то и другое рядом с пишущей машинкой. Начало манифеста. Стакан с выплюнутой водой из фонтана.

Прошу тебя, Господи, дай мне знак.

Художник или критик?

Может быть, он в отчаянии хватит стакан об стол. О дремлющая муза, услышь мои страдания.

Дакворт прищуривается в надежде, что на глаза навернутся слезы. Слезы, которые придадут законность его страданиям и, возможно, разбудят Талию, которая придет ему на помощь и утешит.

Художник или критик?

Слезы, которые гораздо более привлекательный актер смог бы наколдовать на съемочной площадке своей жизни.

В такой момент.

Оскаровский момент. С остротами Джона Уильямса. Или Рэнди Ньюмана. Или Дэнни Эльфмана[39].

Художник или критик?

Момент выбора номинанта, который, несомненно, станет «лучшим адаптированным сценарием». И Дакворт представляет, как может выглядеть этот момент:

Она нажимает клавишу «X» (очевидный стоп-сигнал) над рукописью его «Пьесы». Дакворт понимает это, наблюдая за ее движениями одним глазом. Его судьба решена. Муза заговорила. Камера завершила наезд.

И теперь дает крупным планом, в стиле Джонатана Демми, классические черты лица Критика.

Затемнение

Ꝏ

Той же ночью, после оживленных занятий любовью, сны Дакворта полнятся видениями смерти: пастух ведет массы к огромному водоему и крещению бойней.

Гроб

Вспыхивает голубое пламя, и Би поднимает очки для сварки на лоб. Темные круглые, похожие на родимые пятна линзы с коричневым кожаным ремешком. Очки, которые мог бы носить летчик, если бы самолеты пролетали через центр Земли.

«Да» или «Нет».

Он откладывает фонарик и прислоняется к стальному стаду, где лежит кусок промасленной бумаги, придавленный в каждом углу