Фонтан - Дэвид Скотт Хэй

Би озирается по сторонам. Никого нет. Он тут один. Ему вспоминается Оклахома. Поездка домой на День благодарения.

Он думает про себя, что мог бы свалить. Зайти в здание и подождать, пока все закончится. Но это промышленный район. Сейчас выходной день. Ему придется торчать здесь два дня. К нему будут стучаться люди. Оставлять у импровизированного мемориала мягкие игрушки и пластиковые цветы, а у него тем временем закончится еда. И ему придется варить и есть кожу со своих ботинок.

И все это в двух шагах от машины.

Би видит водителя. Определить пол он не может, и не потому, что все вокруг залито красной человеческой биологической жидкостью. А потому, что чем пристальнее он приглядывается, тем отчетливее видит безумный белый клоунский грим из муки. И красный нос, сместившийся набок, словно на картине Пикассо.

«Доктор, мне грустно».

«Сегодня в городе великий клоун Пальяччи. Сходите на него».

«Но, доктор, я и есть Пальяччи».

Би изо всех сил старается подавить желчь. Переключатель не щелкает. Би открывает дверцу. С колена свисает все еще соединенная с телом рука. Из пальцев что-то выпадает. Стаканчик со сгустком крови. Рука мертвого клоуна дергается и замирает. Поскольку переключатель все еще не щелкнул, Би тянется к телу, к плечу, словно хочет ободрить клоуна, но тот вдруг произносит:

— Baise-moi{76}.

Этот клоун — женщина.

Переключатель наконец переводится в положение «выкл.», и Би рвет. Он падает на колени, и его выворачивает наизнанку.

Этот безумный мир.

Клоунесса шевелится, откидывает голову назад. Моргает. А потом осторожно вылезает из машины. Медлительная, как Нил Армстронг на Луне. На ней смокинг с причудливым гигантским галстуком-бабочкой. И смешные шаровары на тугих подтяжках, такие широченные, что в них свободно может разместиться и плавать вокруг тела детеныш акулы.

Кровопролитная абсурдность всего происходящего не мешает Би разглядеть под промокшей рубашкой темные очертания сосков.

Клоунесса делает шаг или два, после чего валится на машину и соскальзывает вниз. Пояс натянутых до груди шаровар напоминает руль большого грузовика. И женщина крепко сжимает этот руль в руках.

— Baise-moi.

Она облизывает губы. Окунает палец в кровавую массу, стекающую по щеке со спутанных волос. И обсасывает его. Веки ее опускаются. Би подходит к ней, присаживается на корточки, но тут она резко открывает глаза. Делает ему знак подойти еще ближе. Грудь ее над шароварами высоко вздымается. Под красным носом образуется и лопается красный пузырь. Клоунесса снова проводит пальцем по запекшейся крови на щеке и на этот раз размазывает ее по губам Би.

Язык у него сам собой высовывается.

О господи.

В его мозгу остаются всего три мысли:

«Холодная».

«Малиновая».

«Водка».

Би смотрит на стаканчик. И все становится понятным. Сгусток крови — это подтаявший коктейль из ледяной крошки. Разбрызгавшийся по всей машине.

Би протягивает руку.

Клоунесса берет ее. Сжимает. Взгляд ее спокоен, ясен. Совсем не остекленевший.

— Сияй, — говорит она с ухмылкой, — ты, безумный бриллиант{77}.

— Плыви, — отвечает Би, — серебряная девочка{78}.

Главная работа

Женщина сидит в душе, обняв колени. Горячая вода распаривает ее кожу, смывая белый мучной грим и ужасающую малиново-вишневую жижу, проигрывающую битву с первым законом Ньютона. Тело клоунессы трясется. То ли от смеха, то ли от слез — Би не может разобрать из-за шума воды. Он взбивает полдюжины яиц и поджаривает пачку бекона.

Его вибрирующий мобильник пускается в пляс. Наверное, это Эмма. Би не берет трубку.

«Прости, милая. Я ухаживаю за больной клоунессой. Как ее зовут? — Он берет в руку золотистый бейджик с именем. — Труди. Да. Романтическое знакомство».

Телефон жужжит, оповещая о новом голосовом сообщении.

Ꝏ

Женщина выходит из душа, завернутая в полотенце. У нее розовая кожа, из-за чего она напоминает гигантскую креветку. Волосы зачесаны назад. Светлые веснушки. Глаза, которые щурятся, когда она улыбается. Би делает над собой усилие, чтобы не пялиться на нее. Чтобы сосредоточиться на поджаривании бекона и уже схватившейся яичницы.

— Запах фантастический.

— Надеюсь, вы любите пережаренную яичницу.

— А что, разве бывает другая?

(Хе.)

— Я достал одежду. Возможно, она вам великовата.

— Велико — не мало, — замечает гостья.

(Хе.)

Она одевается. Подходит к Би и кладет руку ему на плечо. На ней Кувалдин комбинезон и майка-алкоголичка. Она нашла нечто вроде заколки и убрала волосы наверх. Несколько влажных завитков обрамляют ее лицо. Естественно. Непринужденно. (Похоже, основной удар подушки безопасности приняли на себя парик и красный нос.) Глаза ее — сияющие золотые цветы, плавающие в бесконечном лазурном море.

Ꝏ

Би наливает ей чашку чая, и они сидят в тишине. Еда нетронута. Би заливает кипятком свой чайный пакетик. Пространство вокруг стола наполняет аромат чая со специями. Би придвигает к гостье золотистый бейджик с именем.

— Труди, я полагаю?

Она смеется.

— Нет. Не Труди.

Би наклоняет голову, словно терьер.

— Это не мой бейджик.

— Так как же тебя зовут?

— Спасибо, что спросил. — Однако имя не называет. Пока что.

— Хм.

Би достает телефон. Прослушивает голосовое сообщение. Дважды.

Женщина оглядывает помещение.

— Мило. Как в церкви.

Би кивает. Да. Она понимает. Он смотрит на свой телефон.

— Ну, Нетруди, — рассеянно говорит он. — Что случилось с клоунской машиной? И бутлегерским ледяным коктейлем?

— Друг покончил с собой, — говорит Нетруди. — Я вернулась домой с детской вечеринки и нашла его предсмертную записку. На салфетке. Вот так. Теперь я ищу Кувалду Уокер. Они были друзьями. Мой друг и она. Он написал ей письмо.

— Ох.

Би отодвигает чашку с чаем. Сообщает гостье о Кувалде. Рассказывает об Эмме. О кресле. О фонтане. О беге по проулку и случайном выстреле в голову. Украдкой поглядывая на свой телефон, он рассказывает ей все.

— О, это ужасно. Быть застреленной другом. — Вздох. — Было ли когда-нибудь время, когда мы занимались только тем, что заботились друг о друге? С каких пор доброта стала считаться слабостью?

Гребаный мир. — Она подносит руку ко рту. — Я не хотела говорить этого вслух.

Би кладет руку ей на плечо.

— Все в порядке. — Он стучит по своему телефону. — Это был коронер. Она умерла не от моего выстрела.

— Да?

— Нет. Она захлебнулась.

— Захлебнулась?

— Захлебнулась.

— О, — говорит Нетруди. Глаза у нее краснеют, но она не плачет. Она смотрит в окно. Кажется, считает кружащиеся пылинки. — Я так запуталась.

— Как умер твой друг? — спрашивает Би.

— Выстрелил себе в голову. Из «писмейкера» моего отца. Он… мы… так и планировали. Я нашла это письмо. Он ушел в лес.

— Мне жаль.

— Я-то решила, что спасла его.