Москва. Квартирная симфония - Оксана Евгеньевна Даровская

– Спрашиваешь! Естественно.

– Начальница отдела кадров в нашем институте была – Татьяна Кондратьевна Засимова, легендарная личность. Заведующий биолабораторией удивлялся, куда спирт все время исчезает. А Татьяна Кондратьевна не стеснялась. В зюзю пьяная ложилась на стол в кабинете директора, когда он отсутствовал, и начинала обзванивать сотрудников-членкоров, требовала от них накрытия богатых столов, чтобы они на ее воображаемых поминках речи в ее честь репетировали. Она же понятно из какой структуры была. Попробуй откажи ей. Лишишься регалий, по миру с сумой пойдешь – это в лучшем случае. И вот собирались наши знаменитые академические евреи, накрывали столы и толкали речевки в честь будущих поминок Татьяны Кондратьевны. А она на карандашик всех брала.

– Да ну тебя, Тома, сочиняешь.

– Ты что?! Вот тебе истинный крест!

Думаю, способность Томы не блюсти границ в своих острых высказываниях и не падать ниц перед любыми авторитетами частично проистекала именно из среды отчаянной «бабы Нади». Но нужно отдать должное и ее величеству Природе, подарившей Томе врожденные базовые черты. Эти черты, сохраненные ею по жизни, вызывали мое безусловное благоговение. Поскольку никогда социальный статус человека не был определяющим и для меня. Ценность представляли совсем иные человеческие ресурсы.

С Можжухиным, кстати, Тома познакомилась в своем же Институте проблем передачи информации. Будучи талантливым технарем с Бауманкой за плечами, он работал в отделе робототехники. Нередко встречал Тому в институтских коридорах. Влюбился в ее длиннющие стройные ноги, в волшебную смугловатую кожу, а главное, в развеселый острый нрав. Спина у нее тогда была в порядке. Вся Тома была в полном порядке. Ухаживал Можжухин пылко и красиво, двухлетнего Лёнчика принял как родного, Альцгеймера в лице Лии не испугался. Ее болезнь тогда не приняла еще форму катастрофы. Лия вполне могла уследить за маленьким Лёнчиком и накормить его предусмотрительно приготовленным Томой обедом.

Мастерство словесного пилотажа Тома продолжала совершенствовать в профессорско-медицинской среде конца 80-х – начала 90-х, будучи замужем за Можжухиным. При перестроечном дефиците всего и вся и полном упадке медицины Можжухин занялся поставками в Москву архиценного импортного клинического оборудования. Людская смертность при развале Союза резко возросла. Медики повсеместно запаниковали. Реформирование не в первую очередь, но добралось и до медицинской сферы. Появлялись частные инвесторы, родился бартер. Со своим профессиональным чутьем и решительным нравом Можжухин попал в струю. Открытое им предприятие вступило в договорные отношения с несколькими крупными медицинскими институтами. На его пробивную силу и организаторские способности молились. Денег в семье появилось много. Дверь в квартиру на Ленинском, полученную путем обмена квартиры Томиных родителей и метров Можжухина, доставшихся ему после развода с первой женой, не закрывалась. Медицинская профессура ломилась к ним не только по деловым поводам, но и побарствовать за роскошным столом. Тома от души накрывала щедрые поляны и бдительно пополняла опустошаемые гостями тарелки. Успевала накормить деликатесами в отдельной комнате Лию, всячески избегавшую после смерти Надежды Яковлевны любых шумных компаний. (Единственная комната с дверью была обустроена именно под Лию. До момента, когда Лия откажется принять из рук Томы еду и скажет: «Уйдите, женщина, я вас не знаю», будет еще далеко.)

Разговоры во время бурных застолий велись откровенные. Традиционные медицинские байки, анекдоты про недавних руководителей страны, сдобренные крепкими напитками и не менее крепкими эпитетами, не смолкали. Коньяк, виски, водка лились рекой. Можжухин выстоял. Томе суждено было впасть в алкогольную зависимость.

Высшего образования она так и не получила. А когда? До двадцати одного года ухаживала за отцом. Не стало Героя Советского Союза, не стало преференций. Нужно было зарабатывать (жить на балетную пенсию матери не представлялось возможным). Творческое начало нарисовавшегося вскоре в ее жизни художника-дизайнера, отца Лёнчика, тоже требовало повышенного внимания. О первом муже Тома как-то мало распространялась. Сказала, что он родом из Литвы, хоть и Павленко. С отличием окончил отделение Вильнюсского художественного института. Познакомился с ней, когда она блуждала в поисках подарка для подруги на вернисаже в Измайлове, а он величественно стоял там со своими никем не покупаемыми работами и негромко предложил ей картину с надменной одинокой лилией – непорочно белой на иссиня-черном масляном фоне. Предложение выйти замуж сделал на третьем свидании. Бросил свой родной Каунас, переехал жить к Томе с Лией на Ленинский проспект. Возлагал надежды на творческо-карьерный рост в Москве. Прожили они вместе всего ничего. Его психика, впитавшая тонкий прибалтийско-европейский воздух, не выдержала испытания еврейской тещей с развивающимся Альцгеймером. Да и появившийся на свет Лёнчик любил громко поплакать. Художнический, дизайнерский, оформительский дар мужа требовал уединения, сосредоточения на себе, созерцательного покоя. Он часто запирался в ванной комнате, где только и мог отдаться рабочему процессу. Какие заказы он принимал и что оформлял, я не поняла. Поняла только, что заказов было мало. Как, собственно, и денег в ту пору. За пролетевшим как один день перерывом между замужествами последовало регулярное съестное обслуживание охочей до деликатесов, острой на язык медицинско-профессорской братии.

Хулиганский опус Владимира Маяковского был единственным из всей мировой поэзии, унаследованным Томой со времен застолий 90-х и выученным наизусть:

Вы любите розы, а я на них срал!

Стране нужны паровозы,

Стране нужен металл.

Чувства в кулак, волю в узду!

Рабочий, работай! Не охай. Не ахай.

Выполнил план – посылай всех в пизду!

А не выполнил – сам иди на хуй!

И все-таки она умаляла собственный творческий потенциал. В каком-то смысле она была заслуженной правопреемницей Маяковского. Словесным новоделом сыпала как из рога изобилия. Вот кое-что из самого приличного:

козлопыдры – недостойные в ее глазах мужские особи;

дурнохвостки – бегающие в любой мороз в коротких куртках с продуваемыми всеми ветрами чреслами юные девы;

ветхопром – завсегдатаи дворовых лавочек, перемывающие кости всем подряд;

быдловик и быдловица – трамвайные (или улично-магазинные) хам и хамка;

подсос-компостер – процесс зарядки мобильного телефона.

Почему компостер, возможно, поинтересуетесь вы. А потому ☺

Если бы только одним этим талантом обладала Тома… Судьба в образе Можжухина не дала развиться ее многочисленным талантам. Открыть, например, с интеллигентной подругой Ириной маленькое кафе-пекарню с домашней выпечкой (тогда в Москве их было раз-два и обчелся). Можжухин сказал: «Денег дать и организовать крышу могу, но вы с Иркой никакие не бизнесвумен, обязательно прогорите». Настаивать Тома не стала, хоть и была уверена: ни фига бы они с Иркой не прогорели. Один академик РАН – завсегдатай домашних застолий на Ленинском – при открытии под его патронажем филиала лечебного медицинского института в новом здании мечтал взять туда администратором именно Тому.