Москва. Квартирная симфония - Оксана Евгеньевна Даровская

– Знаешь, Тома, психоаналитик не имеет права давать прямые советы. Каждый должен принимать решения, особенно судьбоносные, сам. Иначе это манипулирование, – отбоярилась я.

– Вот блядь, – беззлобно среагировала Тома, – загубит она себя, как пить дать.

На следующей неделе Лера не пришла и не позвонила. Позвонила и пришла через полгода. Ни о Степане, ни об Игорьке речи уже не шло. На передний план выступила иная проблема.

– Против меня в Институте рентгенорадиологии заговор давно зрел. Вот Тома внимание не на том заостряла, главного не замечала. Говорила мне, что я брежу. А я совершенно не бредила и не брежу. За мной в институте совершенно точно подглядывали и подслушивали. Завистники, наушники, да-да. Считали, что я на слишком хорошем счету, зарплату чересчур большую получаю. Уволилась, перешла в МОНИКИ, но там тоже коалиция против меня организовалась, очень, кстати, быстро. У меня даже телефон регулярно прослушивается. Все время сим-карты меняю. Это все зависть, страшная зависть – чужие деньги считать.

Довольно страшно, скажу вам, наблюдать начинающееся помешательство человека. У Леры налицо была мания преследования. Заниматься шарлатанством я не стала, посоветовала как можно скорее обратиться к врачу-психотерапевту. И лишний раз подивилась прозорливости Томы.

Тома между тем продолжала активно заниматься благотворительностью. Примерно два раза в год принимала у себя «больную насквозь» родственницу из Пскова. Уступала ей свою кровать, сама крючилась на крохотном неудобном диванчике в кухне-гостиной, с утра не выпускала из рук телефонную трубку, организовывая родственнице блатные консультации у знакомой профессуры. Родственница, откинувшись на заднем сиденье такси с пухлой папкой анализов и медицинских заключений на жирных ляжках, отчитывала сопровождающую ее в различные клиники Тому за неподобающий образ жизни. В субботу или воскресенье, проводив родственницу на Ленинградский вокзал, устроив ее сумки в отсек под нижней полкой поезда Москва – Псков, послав ей воздушный поцелуй через окошечко с платформы, Тома пересекала по подземному переходу площадь трех вокзалов, садилась в электричку на Казанском и ехала до станции Отдых к своей крестной дочери Манечке. На дачном участке Манечки по умелым ладоням Томы тосковали клубничные грядки и теплицы с помидорами. (У Манечки нехорошо чувствовала себя пожилая мать, сама же Манечка очень уставала на работе.)

В стремлении опекать окружающий мир о собственном здоровье Тома задумывалась редким пунктиром. А болело у нее действительно все, от макушки до пят: плечи, позвоночник, тазобедренные суставы, ноги, руки, легкие, почки, живот. «Кости ноют семью видами боли, живот пульсирует пятью видами», – говорила она. Рекомендации врачей просачивались сквозь нее, как тень отца Гамлета сквозь стены, не оставляя следов. Знаменитая медицинская профессура, хранящая в сердцах и памяти закатываемые Томой и Можжухиным развеселые застолья, по личной инициативе (ходатайствовать Тома могла только за других) нашла ей хорошего остеопата. Ее позвоночник, оказавшийся смолоду хрупким, давал преждевременную усадку. Компрессионные переломы происходили сами по себе – такое бывает при раннем остеопорозе. Отсюда и форма спины, ввергшая меня в удивление при первой встрече. Но, помимо внешней деформации, это же еще и постоянная боль. «Только прежде нужно сделать МРТ позвоночника, Томочка», – было велено ей профессурой. МРТ она сделала. К рекомендованному остеопату сходила.

– Вам нужно постоянно носить кохсет, иначе через несколько лет вас ждет инвалидное кхрэ-эсло, – неприязненно картавя, передразнивала она остеопата. – Ты представляешь, сколько там крючков, на этом кохсете? Замудохаешься застегивать.

– Какие крючки, Тома? Там все на липучках.

Липучки тем более ее не вдохновляли:

– Пошел он на хуй! Пусть сам закукливается в синтетическую броню!

У нее было двоякое отношение к врачам. С одной стороны, она испытывала уважение к «золотым рукам» некоторых хирургов (в молодости один из них спас ее от перитонита, буквально вытащив из лап смерти), с другой стороны, терапевтические рекомендации с вытекающими из них лечебными процедурами вызывали в ней активный протест в связи с тягомотностью.

Два ее друга-врача, все из той же гвардии 90-х, искренне предлагали ей лечь в открытую ими наркологическую клинику, обещали устроить для нее бесплатный спецкурс избавления от алкогольной зависимости.

– Хороший шанс, Тома, может, примешь предложение? Буду тебя там навещать, – заикнулась я.

– Ты не знаешь, о чем говоришь! Там и травануть могут. Наслы-ышана будь здоров!

– Зачем им травить-то тебя?

Ответа на этот вопрос не последовало.

– Если захочу, в любой момент брошу пить.

(Да-да, знакомая песня.) Но поскольку я сама не терпела любых форм насилия и диктата, могла живо представить, каково будет Томе испытывать на себе хоть и бесплатный, но суровый курс лечения.

Курила она как паровоз. Давление у нее, естественно, скакало в немыслимых диапазонах. На фоне периодических уходов в алкогольный астрал таблетки от гипертонии отказывались выполнять свою функцию. Но кое в чем Тома была удивительно стабильна. Руки у нее были одинаково горячими всегда. Меня, вечно мерзнущую начиная с нуля градусов, поражала постоянная горячесть ее рук.

Деньги в ее пламенеющих руках сгорали в момент. О причинах возгорания догадаться нетрудно. Одевалась она очень аккуратно, но, мягко говоря, специфически. Будучи чистюлей, ежедневно стирала и отглаживала вещи, от чего те ветшали в ускоренном темпе. По старой памяти ее тянуло к воспоминаниям о брендовых шмотках. Со времен валютных «Березок» она прониклась уважением к лейблам известных фирм и удивлялась моему полному равнодушию к оным.

– Ой, у меня такое пальто было от Max Mara! Знаешь, такого глубо-о-окого терракота. С Можжухиным в Милане забежали в бутичок, примерила – как влитое. А юбка шелковая малахитового цвета от Escada, прямо в пол! Очень мне шла.

– Ну да, гучи-версачи, прады-эскады, – насмехалась я, – и где же это все, Тома?

– Да я все раздарила.

Она реально все раздарила. К моменту знакомства со мной утратила не только брендовые шмотки, но практически всех былых подруг. Частично понять этих женщин можно. Не всякой благополучной даме, живущей на полнокровном обеспечении мужа-нувориша (с 90-х Тому окружали преимущественно такие), захочется наблюдать деградацию подруги – падение с высоты комфортабельного быта в пучину алкоголизма и обнищания. Щедрую Томину нетрезвость подруги на начальном этапе активно использовали в своих интересах. Не гнушались лишним кашемировым свитерком, например, от Fendi или цветастым шелковым платочком от Hermès, стирали изделия во вспененном шампуне и с упоением обволакивали тела халявными вещами, считая Тому полной дурой.

Кстати, с одной из старинных подруг она примирилась уже при мне. Случай, правда, тут был исключительный, неординарный, отношения к 90-м не имевший, уходивший корнями в куда более ранний период. Это была та самая Фира – Эсфирь, подруга юности, отголосок времен Надежды Яковлевны Мандельштам. Неожиданный телефонный звонок от Фиры совпал с пребыванием Томы у меня в гостях. Фира долго говорила что-то в