Пора надежд - Чарльз Сноу

— Если хочешь поцеловать меня — пожалуйста, — сказала она. — Но предупреждаю: самой мне это не очень-то улыбается.

Она сжала мою руку. Я рассмеялся. Больная или здоровая, она никогда не терзалась земными желаниями, и тут уж ничего поделать нельзя.

Шейла снова задумалась.

— Давай пойдем на бал, — неожиданно предложила она.

Я понял, что она хочет как-то загладить нашу ссору. Она не лишена была некоторой, довольно своеобразной практичности и считала свое предложение заманчивым.

— Я, правда, ненавижу балы, — продолжала она. — Но если хочешь, я готова составить тебе компанию и пойти на этот бал.

Под «этим балом» она подразумевала предстоящий благотворительный бал. Миссис Найт требовала, чтобы муж и Шейла присутствовали на нем. И Шейла с особенным удовольствием заметила, что миссис Найт будет немало раздосадована, узнав, что я сопровождаю их.

— Мама считает, что ты охотник за богатым приданым, — улыбнулась она.

Я весело рассмеялся, но вдруг вспомнил кое о чем и, покраснев от стыда, почувствовал всю свою беспомощность.

— Я не могу пойти, — сказал я.

— Почему? Ты должен пойти. Я рассчитываю на тебя.

— Не могу, — покачал я головой.

— Но почему?

Стыд настолько парализовал меня, что я не в состоянии был придумать никакой отговорки.

— Так почему же? Надеюсь, не из-за мамы? Для тебя ведь безразлично, что о тебе думают!

— Не в этом дело, — пробормотал я.

— А папа, по-моему, даже питает к тебе симпатию. Хотя вообще симпатии он не питает ни к кому. — Шейла развернула чистый носовой платок. — Я начинаю сердиться, — произнесла она в нос, хотя пока еще не сердилась. — Скажи, почему ты не можешь пойти?

— Мне нечего надеть, — сознался я.

Шейла несколько раз чихнула и улыбнулась во все лицо.

— Ну и ну! — воскликнула она. — Уж кому бы беспокоиться из-за этого, только не тебе! Я отказываюсь тебя понимать.

Я и сам не понимал себя: уже много лет я не испытывал такого жгучего и такого нелепого стыда.

— Это действительно тебя беспокоит?

— Не знаю почему, но да, — промолвил я.

— Я просто забыла, какой ты еще юнец, — с мягкой издевкой заметила Шейла.

Взгляды наши встретились. Она была слегка растрогана. Подумав немного, она тем же мягким тоном сказала:

— Послушай, Льюис! Я хочу, чтобы ты пошел на бал! Родители не дают мне много денег, но я всегда могу достать сколько угодно. Позволь мне сделать тебе подарок: я куплю тебе костюм.

— Ни за что!

— В тебе говорит гордость?

— Пожалуй, да.

Шейла взяла меня за руку.

— А если бы я доставила тебе минуту радости и потом попросила разрешения сделать подарок, в тебе все равно говорила бы гордость?

— Вряд ли, — ответил я.

— Льюис, милый! — сказала Шейла. В ее устах такое обращение было редкостью. — Я не так красноречива, как ты, особенно когда ты разойдешься. Я просто прошу тебя разрешить мне сделать тебе этот подарок… чтобы загладить свою вину перед тобой.

На благотворительный бал я приехал вместе с Найтами в новеньком с иголочки смокинге. Бал происходил в просторном помещении неподалеку от парка, в каких-нибудь двухстах-трехстах ярдах от дома, где раньше жил Мартино. Может быть, именно это обстоятельство и побудило меня рассказать за ужином о Мартино; всего несколько дней тому назад я видел, как он с рюкзаком за спиной пешком покидал город.

Но рассказал я об этом еще и потому, что должен же был кто-то говорить. Ужинали мы до танцев — в коридорах вокруг бального зала были расставлены столики. Компания наша, состоявшая из четырех человек, оказалась далеко не идеальной. Шейла выглядела усталой, несмотря на грим, смело наложенный, к великому негодованию ее матери, ибо никакая пудра не могла скрыть круги под ее глазами и нельзя было не заметить того, что ее накрашенные губы сложены в деланную улыбку. При родителях Шейла держалась скованно. Ее нервозность передалась и мне, отчасти, видимо, потому, что я был все еще не совсем здоров. Миссис Найт, с присущей ей непосредственностью, открыто выказывала недовольство моим присутствием. Она перечисляла мне молодых людей, которые, по ее мнению, могли бы составить отличную партию ее дочери; при-этом выяснилось, что с некоторыми из них Шейла встречалась последние месяцы, но не позволила себе ни разу упомянуть о них при мне. Что касается мистера Найта, то ему было здесь явно не по себе, а он не принадлежал к числу людей, умеющих скрывать свои чувства.

Не по себе ему было по нескольким причинам. Он не танцевал и не мог примириться с тем, что кто-то получает удовольствие, недоступное для него. Его жена и дочь были подвижные, крепкие женщины, которым нравилось упражнять свои мускулы (Шейла, например, едва ступив на паркет бального зала, забыла, что не хотела идти сюда, и танцевала без отдыха), а он был крайне малоподвижен и предпочитал сидеть. И потом, он терпеть не мог в чем-либо уступать другим. Дома, окруженный всем, что могли снискать ему капиталы миссис Найт, он чувствовал себя на высоте положения. Поэтому он не любил выезжать: ему было совсем не по душе появляться там, где его могли не признать и не осыпать лестью, без которой он не мог существовать.

Подтверждением этому мог служить разговор, происшедший у нас за столом в начале ужина. Миссис Найт сообщила, что на бал в сопровождении своих друзей прибыл епископ. Не следует ли мистеру Найту и ей подойти к епископу, чтобы поздороваться с ним? Я понял, что она еще не потеряла надежды добиться для мужа повышения.

— Не стоит, дорогая, разве что он сам нас позовет, — слабым голосом промолвил мистер Найт.

— Но ведь не может же он всех помнить, — весьма рассудительно заметила миссис Найт.

— Меня-то он должен помнить! — сказал мистер Найт. — Должен помнить!

Я понял, что разговор этот ведется не впервые. Миссис Найт всегда считала, что муж должен сделать блестящую церковную карьеру: ведь он был даровитее многих, кто добрался до самой вершины. Выходя за него замуж, она намеревалась изыскать способы познакомить его с высокопоставленными сановниками церкви. Но сам мистер Найт ничего для этого не делал. А с возрастом он и вовсе утратил всякую способность к уничижению. Он был слишком высокомерен и слишком застенчив, чтобы рассчитывать на успех. Впоследствии я встречал немало людей, блиставших подлинными талантами, но на житейской арене потерпевших фиаско. Они во многом походили на мистера Найта: высокомерие и застенчивость мешали им добиться в обществе видного положения.

Итак, мистеру Найту было не по себе, миссис Найт сердилась, Шейла нервничала. Разговор у нас сначала едва клеился; вот тогда-то, в отчаянии, я и рассказал про Мартино.

— Должно быть, он просто сумасшедший, — заметила миссис Найт, когда я умолк.

— Да, миссис Найт, нормальным человеком его не назовешь, — согласился я.

— Должно быть, Гарри Иден доволен, что расстался с ним, — решила миссис Найт.

— Не думаю, — возразил я. — Мистер Иден был очень к нему привязан.

— Гарри Иден вообще очень приличный человек, — продолжала миссис Найт.

Тут в разговор неожиданно вмешалась Шейла и, словно думая вслух, заметила:

— Ну и счастливец же он!

— Кто счастливец? — не поняв ее, переспросила мать.

— Твой Мартино! — Шейла взглянула на меня. — Достанется же человеку такое счастье! Ведь это вовсе не жертва с его стороны.

— Да, конечно, многие верования зародились именно так, — своим самым парадным, звучным голосом произнес мистер Найт. — Не надо забывать, что в каждом веке были сотни людей вроде Мартино. Они-то и становятся творцами всяких лжерелигий. Впрочем, я допускаю, что кое-кто из них придерживался истинной веры.

Как богослов мистер Найт был довольно беспристрастен, но чувствами своими владеть не умел. Уж если кому и полагалось ораторствовать в нашей компании, так это ему. И он начал рассказывать длинную историю об Онеидской общине. Рассказывал он с большим мастерством, несравненно лучше меня, и когда мы начали смеяться, дурное настроение его немного рассеялось. Его история, конечно, интереснее моей, — не без раздражения подумал я, ибо меня злило то, что-мне не дают блеснуть перед Шейлой, — зато моя — это рассказ очевидца.

После ужина я танцевал поочередно то с Шейлой, то с ее матерью. На балу было много их знакомых, которые часто приглашали Шейлу. Я смотрел, как она кружится по залу, и ревнивая подозрительность вновь овладевала мной. Словно сыщик, призванный выполнять неприятную обязанность, я наблюдал за Шейлой и думал: «С кем она танцует? Не тот ли это, чьим именем она пугала меня в прошлом году?» Но когда, я танцевал с ней, она ни словом не упоминала о своих партнерах. С присущей ей безжалостной прямотой она вдруг заявила, что отец ее ведет себя отвратительно, но вообще была малоразговорчива, видимо, насытившись по горло болтовней с другими партнерами. Поэтому большую часть вечера мы танцевали молча, что очень тяготило меня.