Кровь Рима (ЛП) - Скэрроу Саймон

- Я не должен лежать здесь, - продолжил Катон. Он попытался подняться, но обнаружил, что его тело показалось совершенно свинцовым, и это усилие его утомило. Рука, которую он использовал, чтобы опереться, дрожала, как лист во время шторма. Берниша посмотрела на него с беспокойством и отодвинула Макрона, чтобы поддержать Катона за плечи. Она успокаивающе заговорила и осторожно уложила его обратно на скатку. Катон не сопротивлялся ей и лег на спину с глубоким вздохом, глядя на своего друга.

- Что со мной случилось? Я был ранен?

Макрон покачал головой. - Не то чтобы ранен, парень. Ты просто болен. Хирург говорит, что это истощение и какая-то болезнь сердца. Я не могу тебе сказать большего. Тебе лучше услышать это от него, когда мы разберемся сегодня вечером с лагерем. Я пришлю его к тебе.

Несмотря на то, что он все еще изо всех сил пытался связно мыслить, Катон услышал слова своего друга с нарастающим чувством стыда. Он был слаб, когда его люди нуждались в нем, вместо того, чтобы быть сильным. Если у не было ранений и болезней, которым солдаты были подвержены во время похода, то не было оправдания его недееспособности. Конечно, он не принял бы никаких оправданий ни от кого из подчиненных. Он бы назвал их симулянтами, такими солдатами, на которых другие смотрели со знанием дела, с вызывающим презрением. Солдаты, которые подводили своих товарищей и придумывали болезни, чтобы избавиться от работы или, что еще более непростительно –оставить свое место в боевой линии. Мысли Катона сосредоточились на последней мысли, и он боялся подумать, что Макрон может обо всем этом подумать. Он повернул голову набок и пристально посмотрел на деревянную доску всего в нескольких сантиметрах от его лица.

- Мне очень жаль, Макрон. Я подвел тебя. Подвел парней... - Катон мог представить себе язвительные комментарии, которые будут делать рядовые о слабости своего командира, и эта мысль наполнила его еще более сильным отвращением к самому себе. - Они не сочтут меня подходящим снова их возглавить.

- Это чушь, парень. - Макрон заставил себя произнести это веселым голосом. - Да ведь они без раздумий последуют за тобой через врата Плутона и будут уверены, что ты выведешь их на другую сторону.

- Не после такого. Макрон, я провоевал достаточно долго, чтобы знать, как работает их разум.

- Они будут в порядке. Кроме того, насколько им известно, ты получил травму головы и вернешься к обязанностям, как только выздоровеешь. Думаю, они будут благодарны за то, что я больше не буду на них рычать.

Катон почувствовал смесь благодарности к другу и уязвимости. Даже если бы люди никогда не догадались об истинной причине, Макрон всегда будет знать ее. И это было бы бременем для Катона.

- Я устал. Мне нужен отдых.

-      Конечно, тебе положен отдых. Лучше я перестану тебя донимать и отправлюсь исполнять свои обязанности, - Макрон похлопал его по плечу и повернулся к Бернише. - И я уверен, что эта сделает все возможное, чтобы помочь тебе выздороветь. Думаю, она тебе немного приглянулась. Верно, милая?

Берниша улыбнулась и смочила тряпку водой из фляжки Катона, затем сложила ее в компресс и приложила ко лбу.

- Ты в надежных руках, парень. Увидимся позже, в лагере. А пока отдохни еще немного.

Макрон уселся на задник повозки, спрыгнул на дорогу и зашагал вперед, чтобы догнать своих людей.

В грохочущем фургоне Катон изо всех сил старался устроиться поудобнее и закрыл глаза. Краткий миг бодрствования утомил его, и снова его мысли приходили с трудом, но даже тогда они были случайными и редко связными. «Больше похоже на сон», - подумал он. Когда напряжение спало с его конечностей, в его голове промелькнули беспокойные, неупорядоченные образы и впечатления: суровый ужас штурма внутренней стены Лигеи, первый раз, когда они с Юлией занимались любовью, убежденность в том, что он погибнет, когда он много лет назад подплыл к разбитому кораблю у берегов Британии, чтобы спасти выживших, страх потерять Макрона, когда его друг был ранен стрелой в той же кампании, нервозность того момента, когда его впервые представили своему сыну, и глубина любви, которую он испытывал к Луцию с тех пор, а потом лицо мальчика, которого он пронзил в Лигее... Казалось, так похожего на Луция. Настолько, что казалось, будто он убил своего сына. А потом тьма и забвение, когда он, наконец, вновь погрузился в глубокий сон совершенно измученным и несчастным.

Берниша сидела рядом с ним, время от времени освежая компресс и осторожно прикладывая его ко лбу и глазам. Когда он шевелился, ерзал и тревожно бормотал, она брала его за руку и держала ее до тех пор, пока не проходил момент, а затем гладила его темные кудри. Казалось, это успокаивало его разум. Она пробормотала по-гречески: - Отдыхай, трибун. Отдыхай ....

***

Следующие четыре дня колонна шла двумя отрядами. Макрон с облегчением обнаружил, что иберийцы перестали продвигаться слишком далеко так, чтобы римляне не могли за ними угнаться.

Каждую ночь он отдавал приказ разбивать лагерь в таком масштабе, который позволил бы их отколовшимся союзникам присоединиться к римлянам, если они того захотят. Но они оставались на расстоянии, по крайней мере, в полтора километра, и ставили свои палатки под открытым небом, к профессиональному неодобрению Макрона. Если враг воспользуется возможностью напасть на них сейчас, то они вызовут опустошение среди иберийцев. Как ни хотелось ему поехать в их лагерь и попытаться убедить Радамиста объединить колонны, Макрон не мог вынести мысли о том, что такой подход будет восприниматься как признак слабости. И поэтому эти две силы каждую ночь проводили врозь, их костры образовывали две лужи света среди темных масс окружающих гор.

Дополнительные обязанности, выпавшие на долю Макрона, стали проверкой его выносливости, и он начал понимать, какое напряжение испытывал его друг с начала кампании. Каждый вечер он приходил в палатку Катона, чтобы сообщить о дневном переходе, состоянии людей и местонахождении иберийцев. Он с облегчением обнаружил, что трибун неуклонно восстанавливается, и к четвертому вечеру Катон объявил, что готов возобновить командование на следующий день.

- Ты уверен, господин?

Катон помедлил секунду, прежде чем кивнул. - Уверен.

Макрон внимательно наблюдал за ним и отметил про себя слабую дрожь в его конечностях, когда Катон встал, подошел к раскрытым створкам палатки и посмотрел на лагерь.

- Похоже, тебе еще нужно немного отдохнуть, господин.

- Я сказал, что готов, - твердо ответил Катон. - Достаточно хорошо, чтобы ехать верхом, и моя голова теперь ясна.

- Если ты так говоришь. И если тебе нужно, чтобы я продолжал выполнять некоторые из твоих обязанностей, просто дай мне знать.

Катон оглянулся через плечо и улыбнулся. - Спасибо, мой друг. Я благодарен тебе.

- Тьфу! В последние несколько дней было весело быть старшим офицером.

- Я в этом искренне сомневаюсь. - Опытные глаза Катона внимательно осмотрели ряды палаток, раскинувшихся вокруг него. Приятные звуки пения и смеха доходили до его слуха. Хорошо, что настроение у людей все еще было приподнятым, несмотря на то, что иберийцы бросили их. Тихий лагерь означал бы недовольство и падение морального духа. Вдоль вала он мог разглядеть только фигуры часовых, медленно двигавшихся в обычном ритме. Все было хорошо. По крайней мере, здесь, в римском лагере. Сияние далеких костров было видно с востока, и Катон задумался о настроении иберийцев. Сожалел ли Радамист о своем высокомерии? Были ли его его люди обеспокоены из-за того, что вынуждены были оставить безопасность римского походного лагеря, чтобы спать под открытым небом? Или они просто ждали, что римляне придут к ним и согласятся принять Радамиста своим командиром? В любом случае, заключил он, было бы все более опасно допускать сохранение нынешней ситуации. Он повернулся, вернулся к своей раскладной кровати и тяжело сел.

Снаружи послышался грохот котелков, и мгновение спустя в палатку вошла Берниша с котелком для Катона. Она поставила его на столик рядом с койкой и посмотрела на Макрона, изображая еду.