Дорога войны - Валерий Большаков

— Ничего не чуете? — спросил он. — Вроде как дымом запахло. Костер?

— Пожар! — крикнул Эдик, показывая на северный горизонт. — Степь горит!

Сергий привстал на стременах и глянул назад из-под руки — тонкая полоска пламени растягивалась по горизонту, утолщалась, выбрасывая языки. Небо, забранное тучами, провисало, обещая снег, но холодные хлопья так и не упали на подсохшую траву. И та горела на славу. А сильный северный ветер раздувал пламя, и оно мчалось за отрядом, ревело торжествующе, обещая догнать уставших коней и их хозяев — и спалить.

— Разозлились язиги! — проорал Эдик. — Шибко-шибко разозлились! Спустили огонь!

— Зорсин разбушевался, — мрачно усмехнулся Искандер. — Решил и нас спалить, и жену. «Так не доставайся же ты никому!»

Римлян обгоняли ошалевшие зайцы вперемежку с лисами, птицы, хлопая крыльями, уходили целыми выводками. Испуганно фыркая, пронеслись тарпаны — невысокие крепенькие лошадки со шкурами того же цвета, что у льва.

— Быстро выжигаем траву! — крикнул Сергий. — Побольше, побольше!

— Гефестай, поджигай! — завопил Эдик. Искандер с Верзоном спрыгнули с коней и зачиркали кресалами, выбивая снопики искр. Они опустились на колени и будто молились богу огня, цвиркая искрами на растертую труху. Труха занялась, Эдик осторожно раздул забегавшие красные точки. Вспыхнул огонек. Гефестай сорвал пучок травы и бережно поджег его. Тзана сунула в огонь сразу два «букета».

— Запаливай, запаливай! — крикнул Искандер, заботливо подкармливая травой растущий факелок. Преторианцы и вексиллатион разбежались в стороны, поджигая траву. Свою лепту внес и презид. И разгорелся огонь. Он жадно пожирал сухие стебли и листья, пережевывая их в серую, горячую золу.

— Еще, еще давай! — покрикивал Сергий. Огненные круги постепенно соединились в сильно вытянутый овал. Эдик с Гефестаем затоптали участочек горящей травы, и римляне завели фыркавших лошадей в «магический круг».

— Говорите, говорите с лошадьми! Не надо, чтобы они боялись!

— Тряпки смочите! — крикнула Тзана. — Вода есть еще? Лошадям на дыхи, и сами замотайтесь! И всем лечь!

— Зола еще горячая! — пожаловался Эдик, живо накладывая на лицо платок, смоченный в вине.

— Вот и грейся! А то угоришь!

Стена огня, подымавшаяся на севере, приближалась со скоростью бегущего человека. Пламя ревело и трещало, закручивало огненные вихри, выбрасывая маленькие протуберанцы, жадно хватало сухую увядшую траву, превращая ее в летучий пепел и рассыпчатые угольки.

Колючие шары перекати-поля скакали по степи пружинистыми колобками. Иные из них пролетали через огонь и вспыхивали, завершая свой полет клубками пламени, ударяясь о землю и рассыпаясь кучкой горящих веточек. И возникал новый очаг возгорания.

Палящим чадом веяло от пожарища. Огненный вал подковой охватил уже выжженную преторианцами землю и продолжил наступление на степь.

Сергий, бормоча ласковые глупости перепуганному саурану, порывавшемуся вскочить из горячей трухи, поглядел вслед уходящему огню и повернул голову на север. Степь там лежала черная и серая, над нею курились фонтанчики дымов и гуляла рваная сизая пелена. И тогда повалил снег. Крупные хлопья опадали в сажную пыльцу, север затянуло белесой пеленой.

— Отдохнули? — ухмыльнулся Сергий. — По коням!

И эскадрон поскакал дальше, копыта коней тюпали по черной жиже, удобрившей землю. Весною гарь покроется буйной зеленью, а пока на всем видимом пространстве господствовали только два цвета — черный низ и серый верх.

Устроиться на ночевку решили в маленькой рощице, окружившей разлив ручья.

Раскинули шатры, развели в каждом по костру, выставили дозор. Первому выпала очередь дежурить Лобанову. Ночь была тиха, невысокие шатры выделялись темными глыбами. В крайнем слева прописались Эдик с Гефестаем, оттуда доносился басистый храп. В среднем дрыхли Верзон, Искандер и презид, а правый не выдавал себя — Тзана спала бесшумно. Сергий усмехнулся. Он всегда бежал долгих отношений с женщинами, тяготясь ответственностью и грузом забот, а тут. Признался, сделал предложение. И даже легче стало.

Сменившись, Сергий заполз в шатер, разлегся на раскатанной овчине и положил голову на снятое седло, как на подушку. Вот только сон не шел — близость врага взводила нервы. Близость Тзаны — тоже. Девушка спала, подложив под щеку ладонь и приоткрыв губки.

Лобанов подумал и стянул с себя кожаные шаровары.

Аккуратно их сложив, он достал из переметной сумы галльские домотканые брюки — если пробираться через кусты, ткань будет шуршать куда тише, чем кожа. Тизия близко, скоро пойдут леса да перелески. Одеться он не успел — Тзана перевернулась на спину, потянулась и откинула одеяло.

— Привет! — глупо сказал Сергий.

— Привет, — ответила девушка, вставая на четвереньки и гибко, по-кошачьи, прогибаясь.

Она придвинулась так близко, что Сергию слышно стало ее дыхание. Тзана погладила его по лицу, а потом положила руки на плечи, словно уговаривая лечь. Сергий послушно откинулся на овчине и наблюдал, будто вчуже, как Тзана, встав на колени, снимает через голову тунику, потом нижнюю сорочку, как свет костра краснит ее гибкое тело и бросает шаткие тени от крупных, но упругих грудей.

— Тзана.

Девушка закрыла ему рот сухими, горячими губами. Сергий даже и не думал сопротивляться. Может, завтра его ждет бой. Или даже этой ночью. Зачем же отказывать себе в роскоши близости? И потом, это же Тзана.

— От тебя приятно пахнет, — прошептала девушка и хихикнула: — Бедный Искандер! И Верзон! Им в одном шатре с наместником ночевать!

Лобанов обнял девушку за спину, протягивая руку далеко ниже талии, крепко прижал к себе, и Тзана вытянулась стрункой, бормоча заклинания на сарматском — в перерывах между поцелуями. Ее пальцы были неумелы, но это лишь сильнее возбуждало Сергия. Он осторожно перекатился, укладывая Тзану на теплый мех, присел на пятки и совлек с себя рубаху. Он был рад и возбужден все эти дни — Тзана была с ним, он не отдал ее вонючему Зорсину! А теперь его настигло и удовольствие.

— Я бы еще в зимнике стала твоей, — прошептала Тзана, — но там было нельзя.

Ни слова не говоря, Роксолан наклонился и принялся целовать ее — шею, плечи, груди, живот, бедра. Дыхание девушки стало прерывистым, ее ладони шарили по Сергиеву телу и находили то, что хотели. Степь, варвары, погони — все отошло на задний план и перестало существовать.

У Сергия мелькнула мысль, что его голый зад здорово отсвечивает в свете костра, а потом размышления истаяли, и он долго-предолго жил одними лишь ощущениями.

Сергий лежал рядом с Тзаной, обнимая девушку обеими руками, и унимал бурное дыхание. Он посмотрел на лицо Тзаны. Очень красивое лицо. Личико. На нем были написаны умиротворенность и удовлетворение.

— Ты не замерзла? — прошептал он.

— Нет, ты очень горячий.

Рука Тзаны скользнула у него по животу и ниже.

— Тзана, не балуйся.

— А я буду.

Девушка мигом раздразнила его и уселась верхом, ритмично приседая. Сергий помогал ей, поддерживая за бедра, потом перевел ладони на груди Тзаны, принялся сводить их, поднимать, мять, теребить соски, зажимая между пальцев. Девушка выгнула спину и прилегла ему на грудь, продолжая покачивания и глухо постанывая. Темп все убыстрялся и убыстрялся, пока Тзана не вскрикнула и не выгнулась дугой, устремляя лицо к дымогону, куда заглядывала любопытная звезда.

Девушка глубоко вздохнула, приподнялась на колене, освобождая лоно, и прилегла рядом.

— Тебе хорошо? — спросила она.

— Очень, — ответил Сергий, — а тебе?

— Я самая счастливая.

Они оделись, опять легли, прижались спинами друг к другу — и мгновенно уснули.

Степь понемногу прирастала лесом — на песчаных террасах рек прижились сосны, в глубоких балках и оврагах теснились буерачные дубы, попадались буковые рощи, в которых роль подлеска исполняли липа, ясень и клен.

Но это были лоскутья, широколиственные латки, наложенные природой на холмистую равнину степи, где вековечно шуршал типчак да ковыль мотал седыми космами, словно убиваясь по зеленому лету. По ночам стало примораживать, на лужах появлялся стеклистый ледок. Днем солнце светило с безоблачного неба и даже грело в безветренную погоду, а после заката небесное отопление выключали — и сразу холодало, словно предвещая зимний колотун.

Все-таки степь хранила один след цивилизации — ее от Данувия на западе до Тизии на востоке пересекала дорога, соединяющая городишко Луссоний в Нижней Паннонии с пограничным фортом Патискумом, что стоял против устья Марисуса. По ней-то и двинулись похитители и похищенные, пока не выбрались к руинам римского поселения, сожженного язигами. В квадратной рамке спаленного частокола стояли одинаковые дома, вернее, остовы домов — щербатые стены с проломами окон и дверей.