Дорога войны - Валерий Большаков

— Жаль Тита… — глухо проговорил Марций Турбон.

— Жаль… — эхом отозвался Верзон.

— Он погиб как истинный воин, — твердо заявила Тзана, — это была достойная смерть.

— Так-то оно так, — хмуро вздохнул вексиллатион, — но Тит был мне хорошим другом. И у него осталось двое сыновей.

— Я усыновлю их, — сказал, как отрезал, наместник. — Декурион погиб из-за меня, и я просто обязан помочь его мальчикам.

— Ну, не такие уж они и мальчики… — протянул Верзон.

— Тем более, — скупо улыбнулся презид. — Выведу обоих в люди, пускай душа Тита будет спокойна.

— Это правильно.

Их путь лежал на юг, постепенно они отклонялись к востоку. Степь, по которой римский эскадрон то мчался, то ехал шагом, местом была преинтересным.

Западная граница Дакии проходила по реке Тизии, строго от истока на склонах Сарматских гор[72] до впадения в Данувий. Да и сам Данувий дальше к западу протекал параллельно Тизии. Между двумя реками образовалось широкое пространство — плоская равнина, Паннонская степь.

Она как бы расклинивала Дакию и Нижнюю Паннонию, внедряясь в тело Римской империи прямоугольником варварских владений. Здесь вольно расселились язиги, которых римляне звали метанастами, то есть переселенцами. Почему предприимчивые римляне не заняли земли язигов? Возможно, не считали нужным проливать кровь из-за пустынной степи. Да и опасны были язиги — в правление Домициана они уничтожили целый легион вместе с легатом. Вот и выбрали римляне худой мир, без особого желания, но по нужде покупая его у язигов за наличные.

С востока и с запада степной анклав ограничивали реки, а вот на юге степь, хоть и выходила прямо к Данувию, круто разворачивающему течение на восток, но язигам путь туда был заказан — римляне отхватили изрядный «коридор», которым ранее пользовались кочевники, вольно путешествуя мимо Карпат в степные просторы за Тирасом. Там они могли соединиться с роксоланами, потом бы к ним пришла мысль сходить в поход на римские земли. Вот язигов и заперли в междуречье, а «коридор» отгородили мощным укреплением — Валлум Романум, протянув его от Данувия на западе до Тизии, до того места, где в нее впадал Марисус.

Поэтому и спасение от преследователей надо было искать именно там — за Валлум Романум. Или подниматься вверх по Марисусу, где стояло много римских крепостей-кастелл. Но как же далеко было до них…

— Зря говорят, что варвары куда попало едут, — не спеша говорил Верзон, обращаясь к Сергию. — Дорог у них нет, это правда, но есть направления. Сарматы будут держать путь по ориентирам, по приметным местам. Вот ты сам отметил три холма, а теперь глянь на горизонт, к северо-востоку, и определи, куда бы ты сам двинул!

Лобанов поглядел и увидел лишь один-единственный пупырышек на синей линейке небоската.

— Во-он туда, — указал он.

— Правильно! — подхватил Верзон. — Это дуб, огромное дерево в десять обхватов. Ему тыща лет, наверное. Два раза в него попадали молнии, побили ствол, расщепили в одном месте, но так и не спалили до конца. Его всяк видит и примечает.

Сергий оглянулся назад — пусто, никого не видать, даже пыль не поднимается, выдавая преследователей. Отряд всё дальше уходил в степь. Гладкой ее назвать было бы неправильно, степной простор подымался и опускался, но подъемы и спуски были настолько незаметны, что глаза видели равнину, не замечая изгибов рельефа. Это бросалось в глаза там, где травянистую гладь разрезали глубокие балки, проточенные потоками воды.

Теснясь и выглядывая друг из-за друга, пологие холмы, буро-желтые, вдали лиловые, сливались в возвышенность, она тянулась и тянулась, то ли вперед, то ли забирая кверху, и исчезала в туманной дали, там, где небо сходилось с землею.

Бурьян, молочай, дикая конопля, полынь — вся буйная трава степи, что к лету вымахивала по пояс всаднику, побурела, порыжела, полегла косыми и прямыми проборами. Но степь не казалась пустынной и оцепеневшей от тоски, нет. Жизнь бурлила, справляя последние праздники перед долгим затишьем зимы. В поникшей траве пересвистывались суслики, стадо куропаток, испуганное саураном, вспорхнуло и с мягким «т-р-р-р» полетело к холмам. На солнечном склоне играли лисицы, зайцы терли мордочки лапами, умываясь и прихорашиваясь, дрофы расправляли крылья. А вдалеке, где бурый цвет степи лиловел, шевелилось множество темных валиков — это шло стадо зубров. Тысячи и тысячи мохнатых горбачей топотали, болтая огромными головами, ветер доносил мощное сопение, жар многих тел и запах пыли, прибитой навозом.

— А теперь ножками, — скомандовал Сергий. Всадники не без удовольствия спешились и взялись за поводья — размять ноги после долгого сидения раскорякой хотелось всем.

— Забыл рассказать, — проворчал наместник. — Публий, сволочь, не просто сдал меня Сусагу, он произвел обмен.

— На кого? — заинтересовался Лобанов.

— На Сирма.

— Вот гад! — вознегодовал Эдик. — Теперь они золото найдут!

— Не обломится, — буркнул Верзон. — Это здесь снежок шел еле-еле, а в горах его навалило коню по грудь. Не пробраться Публию на Когайнон!

— Но попробовать-то они могут? — не сдавался Чанба.

— Могут. Если ума хватит…

Снег, выпавший на прошлой неделе, успел стаять, а трава — обсохнуть под ветром. Но небо дышало холодом. Ни одного клочка лазури не увидать по окоему — небосвод был сер и непрогляден, нависая тучами, готовыми разродиться снегопадом.

Под дубом остановились на привал. Лошадей привязали к колышкам, и те захрумкали травой, выбирая что посвежее, а люди сгрудились вокруг костра. Запасливый Гефестай набрал во время свадьбы целую кучу припасов — и мяса, и лепешек, и сыра. Прихватил и вина, так что было чем подкрепиться. Вот только Сергию еда в горло не лезла. Он подсел к Тзане, задумчиво глядевшей на огонь, и сказал виновато:

— Я все испортил. Насоздавал тебе проблем. Девушка улыбнулась и покачала головой.

— Проблемы ты создал не мне, а себе, — проговорила она. — И еще Зорсину.

— Я не мог с тобой расстаться, — глухо молвил Сергий, — да еще навсегда. Не мог просто, и все! Еще даже не начиналось ничего, и сразу конец всему?..

— Конец чему? — тихо поинтересовалась Тзана. — И что должно было начаться?

— Я в тебя влюбился, — пробормотал крутой кентурион, поражаясь тому, как закоснел его язык. — И хочу, чтобы ты была со мной.

— Как кто? — серьезно спросила девушка.

— Как невеста! Как жена!

— Не все сразу, — сладко улыбнулась Тзана. — Сначала невеста, потом — жена.

— А ты? Ты хоть согласна? — Тут Сергия прорвало: — Ты не первая, кого я прижимал к себе, но тебя одну я не хочу отпускать. Ты мне нужна, понимаешь? И ты именно такая, какой должна быть!

— Красивая?

— У тебя не только тело красиво, у тебя и душа есть. И дух этот не только красив, но и силен. Знаешь, в Риме я любил одну девушку. Она была хорошая, очень хорошая. И очень добрая, а потому — слабая. Ее убили. А вот с тобой я смогу прожить долго! О, боги, что за чушь я несу.

— Нет-нет, — возразила Тзана ласково. — Ты говоришь приятное. Я не изнеженная римская кошечка, я степная волчица. Убить меня непросто. И я никогда не стану прятаться за твоей спиной, я буду идти рядом.

— Так ты согласна?

— На что? — притворно удивилась девушка.

— Быть моей невестой!

— Так ты ж уже похитил меня! А я — видишь? — сижу рядом с тобой и даже не думаю убегать.

— Тзана.

Девушка закрыла его рот губами.

— Отец твой зол на меня, — сказал Сергий, когда отдышался.

— О, еще как! Он же царь по-вашему, а я, выходит, царевна.

— Я нарушил все ваши законы.

— Наши законы просты. Оскорбление смывается кровью. Или золотом.

— И еще я должен заплатить выкуп за невесту?

— Ага.

— Я найду золото, — поклялся Сергий, — и отдам твоему отцу столько, сколько полагается!

— Я стою дорого… — промурлыкала Тзана.

— А я не буду торговаться, ты мне дороже.

Девушка ничего не ответила — она поцеловала Сергия и так крепко обхватила его за шею, что у кентуриона дух перехватило. В гладких ручках Тзаны силенки хватало.

Долго валяться на травке Сергий не дал, и уход от погони продолжился. Отряд похитителей взял курс на следующую примету — оплывший курган, увенчанный покосившимся идолом скифских времен. Грубо обколотая глыба, щербатая и обветренная, изображала бородача, вероятно, громовержца Папая. У сарматов, не вполне расставшихся с матриархатом, была своя богиня, но и Папая они отличали — мало ли? Вдруг и Папай отмечен среди божеств? Умилостивить не помешает.

Так прошел день. Минул другой. К концу подходил третий.

Гефестай, ехавший позади, вдруг поднял голову и втянул носом воздух.

— Ничего не чуете? — спросил он. — Вроде как дымом запахло. Костер?