«Додж» по имени Аризона - Андрей Уланов

Подошел к коряге – ну да, здесь они и куковали. Земля утоптана, россыпь гильз от ручника, даже следы от сошек на дереве характерные. И что еще веселее – коряга эта вся в дырах от крупнокалиберного, а на стволе дерева напротив – темное пятно и брызги веером. Кого-то об это дерево с размаху припечатало.

Так, думаю, вот чего они так резво ноги сделали. С тяжелораненым-то – а от крупнокалиберного легких ран не бывает, его пуля и на излете руку запросто оторвать может – им сейчас надо как можно большее расстояние между собой и погоней оставить. Вот они сейчас небось этим и занимаются.

В одиночку их преследовать я, понятно, не собирался – не настолько еще на голову ослабел. Тем более что разделиться и оставить кого-нибудь погоне кровь пустить – милое дело, сами не раз так делали.

Но вот пройти по их следу пару метров – дело другое.

Было их здесь шестеро. Ну, плюс-минус одно рыло. Один в здоровых местных сапогах с подкованными каблуками, двое в немецких солдатских и один – в наших, советских. И еще двое-трое в чем-то непонятном, чуть ли не лаптях – следы размытые.

Да уж, думаю, эти три пары сапог… хорошо, если местные их на халяву заполучили, типа моего «студера», да только что-то слабо в такое везение верится. Скорее всего, попали сапожки в этот мир вместе с владельцами – ну а те тут обретались, понятно, не с боевыми рогатками.

А раненый-то кровит, и хорошо кровит. Не знаю уж, куда он пулю поймал, но если из него и дальше так будет сочиться – далеко они его не утащат.

Прошел я по этим следам метров двадцать, смотрю – и глазам не верю. Чуть в стороне, под кустиком, «ППШ» лежит, тихонько так диском поблескивает.

Я аж чуть не прыгнул. Не к нему, понятно, а совсем наоборот. Знаем мы эти штучки, сами не раз пользовались – кидаешь так оружие или, скажем, вещмешок с аппетитным запахом, а под ним «лимонка» без кольца отдыхает.

Подошел, осмотрел со всех сторон – нет, вроде действительно вещь в себе, без всякого дополнительного смысла. В принципе, следок кровавый как раз рядом прокапал, так что уронить его вполне могли. «ППШ», конечно, не пуговица с гимнастерки, чтобы так вот запросто затеряться, в угол закатившись, но в бою чего только не бывает. Сам, помню, из-под обстрела как-то вырвался – думал, что с винтовкой, а глянул – обрывок ремня да щепа от приклада.

Ладно. Обнюхал я этот автомат еще раз, пожалел, что бечевки под рукой нет, и пошел от коряги сук подлиннее отламывать. Не бог весть что, но хоть за соседним дубом укрыться можно.

Отодрал подходящую веточку – метра под два, примерился, туловище за деревом разместил поудобнее – в минимальной, так сказать, проекции к возможной опасности – и осторожно так кончиком сука автомат пошевелил. А сам вслушиваюсь – щелкнет или нет? В принципе, четыре секунды – куча времени, если, как говорил капитан, рефлексы хорошо поставлены, успеть укрыться запросто можно. А то и обратно подарочек отправить.

Не щелкнуло. Я его еще раз палкой пнул, посильнее – никакой отдачи. Похоже, в самом деле пустышка, то есть, пардон, не пустышка, а вполне законный трофей. Особенно если учесть, что у меня патронов к нему полный ящик…

Додумывал я эту мысль уже на ходу – лапы так к оружию и потянулись. Поднял, осмотрел уже по-другому, по-хозяйски – ничего машинка, не так чтобы новый, но ухоженный. Отнял диск, прикинул по весу – похоже, почти полный, ну да вполне может быть – стрелял-то по нам только «деготь». «Шпагин», конечно, аппарат хороший, но восемь сотен – это не для него. А почти – это, скорее всего, тот десяток патронов, которые каждый понимающий снаружи оставит – любит пружина в диске последние патроны перекашивать. В бою такое – сами понимаете…

Продернул пару раз затвор, спуском пощелкал – ажур! Ну, думаю, теперь можно местным темным силам заупокойную заказывать. В правой «шпагин», в левой «шмайссер» – да я такого наворочу… разбегайтесь, танки, щас стрелять буду!

Главное, на душе так сразу радостно сделалось, словно старого друга встретил. А что, в каком-то смысле так оно и есть. Я «ППШ» как получил в январе 42-го, первым во взводе, так с ним, считай, и не расставался. До разведроты. Там уже не всегда получалось – и с «сударем» пришлось побегать, и со «шмайссером» – это уж как задачу поставят. Но, если обстановка позволяла, я всегда «шпагин» старался брать. Из него и одиночными приятно – масса большая, приклад, ну а если уж мясорубка пойдет – кто кого… фрицу уже третий рожок вставлять, а у меня все первый диск… комментарии, как говорит старший лейтенант Светлов, излишни.

Диск бы, кстати, запасной, а лучше – два. Ну это уже, думаю, во мне опять хомячьи инстинкты проснулись. Вот ведь как неправильно человек устроен – сколько ни дай, все ему мало! Ох, чувствую, долго еще наши потомки будут в своем коммунистическом будущем эту привычку с корнем изживать!

Вставил диск обратно, патрон в ствол загнал и только собрался дальше по следам чуток пройти, как – чу! Мотор тарахтит. Знакомый мотор. «Доджа» три четверти.

И кто же, думаю, это быть может? А самого зло так и разбирает. Вот ведь… феодалочка! Был ведь прямой приказ получен! А если бы меня здесь тихонько саблями пошматовали?

Ох и полетят сейчас от кого-то пух и перья! Я хоть и не капитан, но, если надо, тоже в гневе страшным бываю.

Выскочил из леса – ну, точно. Стоит себе преспокойненько мой «Додж» метрах в пятистах. Ближе, чем нас тогда «дегтярем» накрыли – это додуматься было надо!

Разозлился я так, что, наверное, дымиться начал. Иду к «Аризоне», в каждой руке по автомату, ну, думаю, сейчас я этой рыжей ка-ак выдам по первое… и по второе… и по двадцать пятое… вот только где она?

«Додж» стоит, дверцы закрыты – а Кары не видать.

Так, думаю, это еще что за шутки. Фокусы… с неприятным душком.

Закинул «шмайссер» за спину, «ППШ» на изготовку взял.

Подхожу к машине – никакого движения. Метров на пять подобрался – и тут в кузове скрежет, кто-то вскакивает – и к пулемету. Ну и я, понятно, упал, к машине, в мертвую зону, подкатился и только собрался этого горе-пулеметчика располовинить, гляжу – рыжая. Тьфу.

У меня даже злость вся куда-то пропала. Была – и нету, словно шарик воздушный проткнули.

– Эх ты, – только и слов нашлось. – Феодалочка. Шуточки у тебя… у старшины Раткевича ты бы за такие шуточки месяц из нарядов не вылезала. Я же, – говорю, – уже черт один знает что подумать успел.

А она на меня смотрит глазищами своими ясными… детскими, черти б ее драли!

– А мне показалось, – всхлипывает тихонько, – что это была хорошая мысль.

– Да уж, – вздыхаю, – ладно, я скупердяй известный, не захотел машину портить, а то бы прочесал ее… крест-накрест. Или гранату в кузов. Об таком раскладе ты не думала, а?

– Я… я просто хотела помочь тебе.

Посмотрел я на нее долго… и ничего не сказал. Ладно.

Пошел на покойников наших посмотреть. То еще зрелище, доложу я вам. У крупнокалиберной пули энергия страшная, а тут, считай, в упор врезали, с кинжальной. Мне-то ладно, я за три года войны и не такого навидался, а вот рыжей на дело своих рук смотреть… враз с лица спала, побледнела.

– Ты вот что, – говорю, – иди в машину. Я тут сам разберусь. Как-нибудь.

– Я…

– Не-рядовая Карален, опять приказ, – ласковым таким тоном интересуюсь, – игнорируете?

Подействовало.

Для начала личностью в белом занялся, эльфом этим самым. Тем более что он лучше других сохранился. Подумаешь, пол-черепа не на месте. Когда это нас такие мелочи останавливали?

Подошел, присел, только руку протянул…

– Эй, – кричу рыжей, – так это же не человек!

– Что?

– Личность эта… в белом, которого я завалил. Уши у него… неправильные.

– Он – эльф! – орет Кара от машины. – И уши у него эльфийские.

А-а. Вот оно как. Так вот какой, думаю, одиннадцатый.

Присмотрелся повнимательнее – ну да, у этого эльфа еще и зрачки вертикальные, словно у зверя. Да и лицо… иное. Костистое, заостренное… и белое. Слишком белое, даже для трупа.

Потрогал я его осторожно за щеку, глянул на кончик пальца – ну точно, налет какой-то белый. Припудрился, гнида.

– Так, значит, – говорю. – А ну, тащи сюда канистру с водой.

– Зачем?

– Да эльфа этого, – пинаю, – отмывать будем. Очень мне интресно, как этот гад на самом деле выглядит.

Вылил я на него пол-канистры, гляжу – рожа, даром что у трупа, враз потемнела. Не порозовела до человеческого состояния, а именно потемнела. Словно в белую бумагу что-то черное завернуто – изнутри проступает.

– Волосы, наверное, тоже перекрашены, – тихонько рыжая говорит. – Просто краска более прочная.

– А что, – спрашиваю, – есть какие-нибудь соображения по поводу?

– Это, – кивает на труп Кара, – темный эльф, дарко. Их раса поклоняется Тьме столь же рьяно, как светлые эльфы – силам Добра и Света.

– Здорово, – говорю. – Удобно.

Никаких тебе лишних проверок. Глянул на рожу – и в расход. Юде, комиссарен… теперь еще и эльфы. Если такой логики придерживаться, то у нас в Гражданскую с белыми гуроны и ирокезы воевали.