«Додж» по имени Аризона - Андрей Уланов

Кстати, думаю, а в самом деле интересно – есть у местных какие такие наградные знаки? По идее, должны быть. Но, с другой стороны, кто его знает, как у этих феодалов мозги повернуты, что они за награду посчитают? Хорошо, если просто на шею блюдце повесят – ходи, мол, красуйся, или к ручке королевской приложиться допустят, как у того же Дюма. А вот если железяку какую на бок прицепят и в приказном порядке таскать заставят?

А еще, помнится, был такой орден – Подвязки, – тут уж и вовсе сраму не оберешься.

Ладно, думаю, в случае чего… И вообще, размечтался ты, старший сержант. Подумаешь, колдуна шлепнул. Тут этих колдунов черных, похоже, как комаров. Нерезаных.

– Не будешь ли ты любезен, дорогой… – начинает Жиль.

– Сергей, – говорю. – И… Ты сначала суп дохлебай, а потом и говори.

– Серж?! Замечательно. Да, и я желал спросить, Серж, у тебя. Ты давно здесь?

– Совсем недавно, – отвечаю. – Без году неделя.

– Как?! А-а, понял. И, понимаешь, я очень-очень сильно хотел знать, что есть нового в мой, наш мир?

– А ты-то сам, – спрашиваю, – давно здесь?

– Де… да, дев-ятый месяц, с ноября 43-го.

– Черт, – говорю. – Так ты, наверно, самого главного не знаешь. Союзники в твоей Франции высадились.

Зря я это сказал. То есть не зря, но надо было все-таки дать ему суп доесть. А так он, бедолага, суп расплескал, побледнел, закашлялся.

Я через стол перегнулся, хлопнул его по спине – он так кашлянул, что галушка, или чем он там подавился, через всю столовку в угол улетела, – выпрыгнул из-за стола, подскочил ко мне и давай трясти:

– Повтори! Повтори, что ты сказал!

– Да успокойся ты! – ору. – Вот уж… темпераментная нация. 6 июня 1944 года союзные войска высадились во Франции, в Нормандии. Второй фронт открыли. А у нас Белоруссию освободили и Украину почти всю. К Польше вышли.

– Й-йе… Ура… Vive la France!

Француз меня выронил и начал по столовой носиться. Правой рукой беретом размахивает, левой – автоматом. Ну, думаю, только бы он от радости палить не начал. А то камень же кругом, как пойдут рикошеты лупить – хватай мешки, вокзал отходит!

Обошлось. Петь зато начал. Я сначала не узнал, слова-то незнакомые, зато мотив… Встал по стойке «смирно», «шмайссер» к груди прижал и подпеваю:

Aliens enfants de la patrie!..

Гимн, как-никак.

И тут Арчет заходит. Как увидел нас с французом – замер на пороге, чуть меч не выронил.

– А-а… Что случилось-то? – выдавливает. Я ему рукой машу – не мешай, мол. Потом.

– В чем…

Тут Жиль его увидал, подскочил, облапил, перетащил на пару метров – и все это, не переставая петь, – и дальше кружиться пошел.

Арчет от неожиданности аж заморгал.

– А… Что с ним?

Я куплет допел, выпал в команду «вольно», дух перевел.

– Не обращай внимания, – говорю. – Радость у человека.

– О да! – кричит француз. – Я рад. Я очень-очень сильно рад. Друзья… За это…

– Эй, – говорю. – Ты ж при исполнении.

– За свободу Франции…

– Ну, раз за свободу Франции… Арчет, где б нам шнапсика немного, в смысле… этого…

Белобрысый усмехнулся понимающе так.

– Будет, – пообещал и испарился. Где-то в районе кухни.

Я и глазом моргнуть не успел, а он назад с бутылью плетеной и тремя кружками глиняными.

– Вот, – говорит. – Вазольское красное. Пятилетней выдержки. Лучше только у барона есть.

– Ах, – вздыхает Жиль. – За это надо было бы пить мое лучшее «бордо», которое еще дедушка…

– Ничего, – говорю. – Выпьем еще и за Бордо, и за Шампань с Провансом. А пока и это сойдет.

Помню, под этот Новый год мы немецкую праздничную посылку раздобыли, и там, среди прочего, бутылка шампанского была. Все честь по чести – «Франсе Шампань». Ну и Витя Шершень его открывать полез. А он же – деревня, полтора класса образования, хоть немецкие мины курочит лучше любого академика. Короче, шампанского он до этого в глаза не видел, а потому откупоривать начал, как поллитру. И откупорил. А оттуда ка-ак шибанет!

Витя завизжал, бутылку отбросил – решил, как потом выяснилось, что это не бутылка, а граната такая у немцев появилась, нового образца. В общем, полземлянки в пене, а в бутылке осталось только что по донышкам разлить. Может, конечно, поэтому оно мне не показалось, просто не распробовал, но только на вкус – кислятина с пузырьками.

Арчет бутыль откупорил, разлил по кружкам. Встали, сдвинули – Жиль слезы беретом утирает.

– Я… Мы… За свободную Францию.

– И за победу, – дополняю. – Во всех мирах.

Приняли. Арчет по новой налил. Я на него, было, покосился, а потом думаю – да что, в самом деле, в этой плетенке ладно если полтора литра наберется. На троих, считай, по пятьсот на рыло, причем хорошего красного вина – градусы абсолютно не чувствуются.

Хотя… Помню, нас в мае одна селяночка тоже так приветила – наливку на стол поставила. Тоже – в пасть льется, словно вода из родника, и голова как стеклышко. А захотел встать из-за стола – оп-па, ноги-то и не держат. И напарничек чего-то в уголке свернулся.

– А теперь, – начинает Жиль. – Я хочу…

– Я тоже хочу, – встрял Арчет. – Мне, парни, очень по душе этот ваш обычай – пожелания произносить. И я тоже хочу пожелать, чтобы мы… чтобы у нас…

– В общем, – говорю. – Будем жить! Пей, лучше все равно не скажешь.

Выпили.

– А сейчас, – снова начинает француз.

– А сейчас, – объясняю, – третий тост. Молча. За тех… За тех, кого с нами нет и никогда уже не будет.

Приняли. Арчет последний раз по полкружки нацедил.

– Ну… а это…

– Это, – перебивает Жиль, – мы наконец поднимем за то, что даже под этим небом, под этим солнцем бывают такие встречи. И пусть же их будет еще много у каждого из тех, кто сидит сейчас за этим столом.

– Зер гут.

Допили.

– Ну вот, – говорю. – Отметили.

– Ви? – удивляется Жиль. – Это не есть праздник. У нас, в шато, когда мы празднуем, мы ставим большой, на всю улицу стол, ставим еду, вино, играет оркестр, и мы…

И снова какую-то песню затянул.

– Так, – говорю. – Товарищ старший стражник. Гостю больше не наливай.

Арчет бутылку перевернул, потряс.

– Так ведь, – отвечает, – и нечего больше.

– И хорошо.

Но все равно, думаю, надо что-то с французом делать. А то явится сейчас Аулей, а мы тут сидим с пьяным штабным курьером – прямо два шпиона какие-то.

– Эй, шевалье, – тормошу. – Кончай спиваты. Расскажи лучше, как ты сюда попал.

– Сюда? – удивляется Жиль. – Серж, сюда меня привел ты.

– Да нет. Сюда, в смысле, в этот мир.

– О-о, это есть очень долгая и очень интересный и захватывающий история…

– Ничего, – говорю. – Послушаем. Тем более если она такой «интересный и захватывающий».

Выяснилось, что был шевалье членом тамошнего подполья, этого… движения Сопротивления. Ну и замели их. Помариновали в местном гестапо, потом в вагоны – и нах Остланд. То ли в Польшу, то ли в Восточную Пруссию.

До места они, правда, не доехали – угодили под авианалет. Ну и в вагон их, судя по всему, прямое. Что с другими стало – неизвестно, а сам Жиль здесь очутился.

– Сначала я решил, – говорит, – что это все – последний сон. Предсмертная сказка. Все эти маги, рыцари – просто бред умирающего человека.

– Ну… а потом, что? Переубедили?

– О да. Очень убедительно переубедили.

Ну-ну.

– И вот я стал рыцарем при дворе принцессы Дарсоланы, – продолжает француз. – И знаешь, что самое удивительное, Серж? Я здесь счастлив. Да-да, не удивляйся. Особенно теперь, когда ты сообщил мне эту прекрасную новость про мою Францию.

– Так-таки ни о чем не жалеешь?

– Нет, Серж. Очень-очень редко… Вам, русским, знакомо это чувство – нос-таль-жи, тоска по дому. Пройтись по полям, по берегам Луары, зайти к старому Рене. Услышать колокольчик… Первое время мне постоянно казалось, что я слышу колокольчик. Представляешь, Серж, я десять лет прожил на втором этаже в пансионе мадам Сен-Симон и почти каждое утро просыпался оттого, что внизу, в лавке, кто-то из посетителей звякал колокольчиком. Да. Чаще всего это был дядюшка Жорж, который приходил за табаком для своей трубки.

– Слышь, шевалье, а кем ты до войны был?

– О, до того, как пришли боши, я был очень-очень тихий, скромный буржуа. Маленькая мастерская, на паях… Теперь Жан будет в ней полным хозяином…

Забавно, а я уж подумал, что у него и в нашем мире какой-никакой замок был. Дворянин все-таки. Хотя, с другой стороны… и д'Артаньян тоже в юности каждому лишнему су радовался.

– А мы делали в ней автоматы, – продолжает француз, – у нас был английский чертеж… «Стэн»… Боже, из чего мы их только делали!

– Вот это оно? – уточняю.

– Да, этот я собрал уже здесь. Вот, посмотри.

Слышать я про эти «стэны» уже слышал, а вот в руках держать пока не доводилось. Говорили, что прицельность у них ни к черту – пули как из шланга хлещут, дальше тридцати метров уже и в танк не попадешь, да и ненадежный. Хотя технологичность, конечно… Если этот Жиль даже в местных условиях сумел производство наладить.