«Додж» по имени Аризона - Андрей Уланов

– Говорят, – рыжая словно мои мысли подслушала, – что когда-то эльфы были единым народом. Но после прихода Тьмы… часть эльфов… предалась ей… и Тьма отметила их своей печатью. Так появились дарко, темные эльфы, одни из самых преданных слуг Тьмы.

– Странно, – говорю, – что эта Тьма не стала наших негров экспортировать.

Вот уж кто бы на местных неизгладимое впечатление произвел.

Доспех у этого эльфа был хорош. На нагруднике даже вмятины от пуль не осталось, так, царапины. А ведь в упор бил. Интересно, думаю, а станкач оно тоже выдержит? Если да, то я себе такое хочу. Взамен могу амбразуры грудью закрывать, три раза в день.

Жаль, что мы с покойником в разных весовых категориях, а броняшка, похоже, цельная. Кираса, вот как эта штука называется. Головой я в нее еще пролезу, а вот плечами…

– Малахов, ты хоть знаешь, как это снимается?

– Догадываюсь, – отвечаю, – а что?

– А то, – вздыхает рыжая, – что сначала надо снять наручи, а потом пытаться стащить доспех.

– Слушай, – говорю, – если ты у нас такая грамотная, займись, а? Ну а я пока остальных обыщу.

Рыжая тяжко так вздохнула, губу закусила. Я отвернулся.

Ты уж думаю, прости меня… девочка.

Оставшаяся троица собой представляла останки. Не мясной фарш, как, скажем, после мины или снаряда, но руки-ноги вперемешку. Доспехов шикарных, как на эльфе, у них не было, так, кольчужки. Впрочем, от крупнокалиберного на такой дистанции и в бронетранспортере не очень-то укроешься, да и в танке легком типа «Pz-1» тоже.

Головы, правда, сохранились. Я первым делом уши проверил – наученный теперь. С виду уши как уши, у одного наполовину отчекрыженное, ну да на войне и не такое бывает. Ухо там или палец какой – забинтовал и к пулемету. Это еще что, мне вот один сержант в госпитале божился, мол, сам, лично видел, как первому номеру «максима» полчерепа осколком снесло, а тот за пулемет хватался, пока ленту до конца не расстрелял.

Ладно. Подобрал я один из их мечей, вытащил из ножен, смотрю, а сталь-то черная. Только не блестящая, как от воронения, а маслянисто так отливает. И кромка у лезвия не прямая, а эдакая… вычурно-зубчатая. Да уж, думаю, такой штукой пузо кому-нибудь пощекотать – мало не покажется. Небось на эти зубчики все кишки намотаются, как макароны на вилку.

– Ты, – рыжая кричит, – с ними поосторожней. Слуги тьмы любят отравленное оружие.

Тьфу. Я этот меч только собрался пальцем пробовать. Выронил и для верности ногой подальше отпихнул. Изобретают тут всякую гадость, понимаешь… уроды.

Стал дальше шмон наводить. Торбы с ячменем – ну, это нам без надобности, в «Аризону» его не засыплешь, а в замок вести – далеко, да и… кто его знает, может, зерно тоже с какой-нибудь подковыркой, от которой только их коняги копыта не откидывают. От этих… черных, всего ожидать можно.

А вот гранаты – это уже серьезно. По две штуки у каждого, итого на круг восемь «лимонок». Тут уж не до шуток. Восемью «лимонками» можно таких дел наворотить, что только успевай разгребать. Лопатой.

Очень полезная в хозяйстве штука эта «Ф-1». Мы их по весу брали столько же, сколько брали патронов. Удобная в применении и страшная в обращении. Особенно в ближнем бою – а мы, разведка, в другие обычно и не ввязываемся. А на таких дистанциях, как говорил капитан: «…выигрывает не тот, кто больше и лучше стреляет, а тот, у кого больше гранат, кто применит их первым и кто может бросать их быстро, точно и далеко». И добавлял: «Помните – из поединка человека и гранаты победителем всегда выходит граната!»

Еще нашел набор ножей для метания. Удобная такая кожаная перевязь с кармашками, с каждой стороны по пять штук. Один, правда, «березинской» пулей искрошило, причем именно искрошило – будто стекло. Сумку нашел с пергаментами – ну, это сразу в кузов, пускай Иллирий разбирается. Ну и еще всякого барахла по мелочи. Кошельки там, амулетики на шнурках – я их тоже снимал и в сторону откладывал. Вдруг, думаю, чего ценное, типа того, которым рыжая свои Тайные Тропы открывает. Тоже ведь с виду – деревяшка на тесемке.

А один покойник совсем занятным оказался. Я его спереди охлопал, переворачиваю – а из-за брючного ремня характерная такая рукоятка выглядывает. «Парабеллум»! Ну, думаю, прямо Новый год сегодня какой-то, подарки один другого лучше. Это же не пистолет, а песня, машинка исключительно точного боя. До ста метров лупит, как из винтовки.

Мне интересно стало. Начал я этого мертвяка до конца разоблачать. Шлем снял, а под ним – волосы рыжие и рожа вся в конопушках. В принципе, ничего такого, рыжие мне и в этом мире попадались, а одна так и вообще… но вот только я подметить успел, что личности с той стороны обычно перекрашиваться стараются, под цвет своих знамен. Что покойничек Гор-Амрон, что его друг лучший Мунгор, сегодняшние двое… хотя, может, я, конечно, как говорил капитан, делаю преждевременные обобщения.

Ладно. Достал нож, начал одежду на трупе кромсать. Содрал остатки куртки вместе… уже не знаю, как это называется, рубаха или, там, сорочка, смотрю – а на плече у этого рыжего наколка. Якорь на фоне штурвала, ну и все, что полагается, – канаты там всякие, рыбки по краям, бочонок проглядывает. Морячок, блин. Старая наколка, побледнела уже.

– Эй, – кричу, – не-рядовая. Поди, глянь.

Подошла. Бледная – ну да, в «морячка» этого две пули попало, так что раздевал я верхнюю половину. Ладно еще, с лошади его снесло, а то второго такого же я за руки потянул – а он возьми, да и разорвись пополам – ноги и то, что до пояса, так в седле и осталось.

– Нет, – говорит. – Таких рисунков у нас не делают. Лепанские горцы любят наносить узоры на свое тело, они и в бой иногда ходят обнаженные, дабы напугать этими рисунками врага. Но их роспись совсем иная. Я видела, когда к отцу приезжал их вождь с дружиной.

– Так. А моря, – спрашиваю, – у вас есть? То есть, – поясняю, – большие такие озера, по которым надо на очень больших лодках плавать и долго – день, два, неделю, другую.

– У нас, Малахов, – язвительно так Кара отзывается, – к твоему сведенью, есть не только моря, но даже океаны. По которым твоим большим лодкам, называемым кораблями, надо плыть месяц, другой – и так и не увидеть земли. Тебе наши корабли перечислить или как?

– Не надо, – говорю. – Экскурс в историю вашего кораблестроения ты мне как-нибудь в другой раз устроишь, в более подходящей обстановке. Я, конечно, Колумба с Магелланом чту самую малость поменьше Ушакова с Нахимовым, но… не до того сейчас. Лично я существо сухопутное, весь мой мореплавательский опыт – это форсирование водных преград. Днепр туда и обратно, Дон, ну и всякие речушки поменьше, вкупе с болотами. Впечатления, конечно, тоже в своем роде незабываемые, особенно когда под обстрелом это делать приходится. Ты мне лучше, – говорю, – вот что скажи. Ваши моряки, ну, те, кто на этих кораблях плавают, не имеют привычки себе такие рисунки делать?

– А я почем знаю? – Кара плечами пожимает. – От нас до ближайшего моря месяц пути. Может, я на ярмарке в Кроглеве их и видела, да только на лбу у них не написано, что они – люд морской.

– А по одежде?

– По одежде, Малахов, – ухмыляется рыжая, – что-либо определить весьма затруднительно, потому как ярмарка в Кроглеве на все королевство знаменита и народ на нее съезжается не только из Закатных Пределов, но и из дальних стран торговые гости бывают. А еще эльфы, гномы…

– Хватит, хватит, – руками на нее машу. – Понял, не дурак. Ладно. На еще один вопрос попробуй ответить, знаток корабельного дела. В ходу у вас вот такие штуковины, якорями называемые, или нет?

Рыжая задумалась.

– В книге, которую я читала, – неуверенно так отвечает, – были похожие нарисованы. Вроде тех цеплялок, с которыми на стену при штурме взобраться пытаются. И сказано было, что много их и каждое судно себе по потребностям подбирает.

– Ясно.

Ясно, думаю, что ничего не ясно. Очень сильно мне сдается, что мой это, так сказать, соратник по несчастному случаю, да вот только определенно этого не скажешь. У нас же такие рисунки еще пираты веке в семнадцатом малевали, а то и раньше. Так что и местные тоже вполне могут. И «парабеллум» в данном случае аргумент, но не решающий – та же рыжая с «вальтером» так наловчилась… у нас в разведроте не каждый сумеет.

Начал я это бездыханное тело вдумчиво исследовать, поквадратно, так сказать. Вдруг, думаю, еще какая-нибудь пояснительная надпись найдется, типа «здесь был Вася», «не забуду Зинку» или профиль любимого фюрера.

Ничего. Только во рту золотая фикса обнаружилась.

– А вот такое, – спрашиваю, – у вас тоже бывает?

Кара мельком так глянула, носик сморщила.

– У нас, – говорит, – когда сэру Слегу Тека Черный Рыцарь топором пол-лица отрубил, то умельцы-гномы взамен золотую маску сделали. Да с таким искусством, что некоторые дамы находят его теперь куда прекраснее, чем прежде.

– Ну-ну.

И все-таки, думаю, зуб даю, что наш это человек. Не знаю, с Херсона или из Гамбурга какого, но наш. Пусть аналитически я это обосновать не могу, но сердце чует.