Голод (пер. Химона) - Кнут Гамсун

— Онъ, кажется, молодцоватый господинъ, какъ мнѣ приходилось слышатъ, — сказалъ онъ, стараясь продолжить разговоръ.

— О, это хитрецъ большой руки, — отвѣчалъ я, — настоящій дѣловой человѣкъ, агентъ на всѣ руки: брусника изъ Китая, перья и пухъ изъ Россіи, мѣха, дерево, чернила…

— Хе-хе, чортъ возьми! — перебилъ меня старикъ, развеселившись.

Меня самого это начинало занимать, и одна ложь за другой появлялась въ моемъ мозгу.

Я опять сѣлъ, забылъ о газетѣ, о важныхъ документахъ, увлекся и началъ перебивать его.

Довѣрчивость стараго карлика дѣлала меня нахальнымъ, я хотѣлъ намѣренно лгать ему, сбить его съ позиціи и заставить его замолчатъ отъ удивленія.

А слышалъ ли онъ объ электрической книгѣ для пѣнія, которую изобрѣлъ Хаполати?

— Что?.. элек…

— Съ электрическими буквами, свѣтящимися въ темнотѣ! Это удивительное предпріятіе, безчисленные милліоны въ оборотѣ, словолитни, типографіи, цѣлыя толпы механиковъ будутъ работать надъ этимъ; какъ я слышалъ, — около семисотъ человѣкъ.

— Скажите на милость! — сказалъ человѣкъ про себя. Больше онъ ничего не сказалъ; онъ вѣрилъ каждому моему слову и все-таки ничему не удивлялся. Я былъ немножко разочарованъ, потому что надѣялся вывести его изъ себя своими выдумками. Я изобрѣлъ еще нѣсколько отчаянныхъ выдумокъ и съ отчаяніемъ сталъ увѣрять, что Хаполати въ продолженіе девяти лѣтъ былъ министромъ въ Персіи. — Вы, должно-быть, и не подозрѣваете, что это значитъ — быть министромъ въ Персіи? — спросилъ я. — Это гораздо важнѣе, чѣмъ быть королемъ здѣсь въ странѣ, это почти равняется султану. Хаполати со всѣмъ этимъ справился, онъ былъ 9 лѣтъ министромъ и не слетѣлъ съ этого поста. — Потомъ я началъ ему говорить о Юлайали, его дочери; она фея, принцесса, у нея триста рабынь, и она покоится на ложѣ изъ желтыхъ розъ. — Это прекраснѣйшее существо. которое я когда-либо видѣлъ. Клянусь Богомъ, я никогда не видѣлъ ничего подобнаго въ своей жизни.

— Въ самомъ дѣлѣ, такая красивая? — сказалъ старикъ съ разсѣяннымъ видомъ и уставился въ землю.

— Красивая? Она прекрасна, обольстительна, обворожительна; глаза шелковые, руки — что твой янтарь. Одинъ ея взглядъ обольстителенъ, какъ поцѣлуй, а когда она меня зоветъ, душа загорается, какъ фосфоръ отъ искры.

— А почему ей и не быть красивой? Развѣ онъ считаетъ ее за кассира или за пожарнаго? Она просто небесное видѣніе, говорю я вамъ, сказка.

— Да, да! — повторилъ человѣкъ, немного озадаченный.

Спокойствіе его злило меня; я былъ возбужденъ своимъ собственнымъ голосомъ и я говорилъ совершенно серьезно. Украденныя архивныя бумаги, трактаты были забыты; маленькій плоскій свертокъ лежалъ между нами на скамейкѣ, и у меня не было ни малѣйшей охоты узнать его содержаніе. Я теперь былъ вполнѣ поглощенъ своими собственными исторіями, странные образы носились въ моемъ представленіи; кровь бросилась мнѣ въ голову, и я хохоталъ во все горло.

Старикъ собирался уходить. Онъ поднялся и, чтобы не оборвать круто разговоръ, онъ сказалъ:

— У него, вѣроятно, громадное состояніе, у этого Хаполати?

Какъ смѣлъ этотъ слѣпой, противный старикъ такъ обращаться съ именемъ, которое я изобрѣлъ, какъ-будто это самое обыкновенное имя, которое можно прочесть на любой вывѣскѣ? Онъ не запнулся ни надъ одной буквой и не забылъ ни одного слога: это имя засѣло у него въ мозгу и тотчасъ же пустило корни. Я разсердился; злость разбирала при видѣ этого человѣка, котораго я никакъ не могу смутить, возбудивъ его недовѣріе.

— Этого я не знаю, — возразилъ я поспѣшно, — этого я совершенно не знаю. Говорю вамъ разъ навсегда, что, судя по начальнымъ буквамъ, человѣкъ этотъ зовется Іоханъ Арендтъ Хаполати.

— Іоханъ Арендтъ Хаполати, — повторяетъ человѣкъ, немного удивленный моей горячности. И замолчалъ.

— Вы, вѣроятно, видѣли его жену, — сказалъ я, взбѣсившись, — очень полная особа… Но, можетъ-быть, вы не вѣрите, что она очень полная?

Совсѣмъ нѣтъ, онъ отнюдь не хочетъ этого оспаривать; очень вѣроятно, что такой человѣкъ могъ имѣть полную жену.

Старикъ кротко и спокойно отвѣчалъ на всѣ мои выходки и при этомъ онъ подыскивалъ слова, какъ бы боясь сказать лишнее и раздражить меня.

— Чортъ возьми, да неужели же вы думаете, что я вру вамъ съ три короба? — крикнулъ я внѣ себя. — Можетъ-быть, вы, въ концѣ-концѣ, и совсѣмъ не вѣрите, что существуетъ человѣкъ подъ именемъ Хаполати?

Во всю свою жизнь я не видѣлъ столько упрямства и злобы въ такомъ старичкѣ. И что это, чортъ возьми, пришло вамъ въ голову? Вы, можетъ-быть, кромѣ того еще подумали, что я совсѣмъ бѣдный человѣкъ, сижу здѣсь въ своемъ лучшемъ видѣ и у меня нѣтъ въ карманѣ даже портсигара? Я долженъ вамъ сказать, что я не привыкъ къ подобному обращенію, и я не позволю этого ни вамъ ни кому-либо другому! Зарубите это себѣ на носу.

Старикъ поднялся. Молча, съ широко раскрытымъ ртомъ онъ стоялъ и выслушалъ меня до конца, потомъ онъ быстро взялъ свой свертокъ со скамейки и пошелъ или. вѣрнѣе, побѣжалъ по дорогѣ, сѣменя мелкими старческими шагами.

Я остался и смотрѣлъ на его спину, которая все болѣе сгибалась, по мѣрѣ того какъ онъ удалялся. Я не знаю, какъ это случилось, но вдругъ мнѣ показалось, что я еще никогда не видѣлъ такой позорной и преступной спины, и я нисколько не раскаивался въ томъ, что выругалъ этого человѣка….

День склонялся къ вечеру, солнце заходило, вѣтеръ тихо шумѣлъ въ деревьяхъ, и няньки, сидѣвшія группами внизу у качелей, начали увозить дѣтскія колясочки домой. На душѣ у меня было тихо и спокойно. Возбужденіе, въ которомъ я только что находился, понемногу улеглось, я чувствовалъ себя усталымъ и соннымъ; громадное количество хлѣба, которое я поглотилъ, оказало свое дѣйствіе. Въ благодушномъ настроеніи я откинулся назадъ и закрылъ глаза, — сонъ одолѣвалъ меня. Я уже дремалъ и совсѣмъ было погрузился въ глубокій сонъ, какъ вдругъ сторожъ положилъ мнѣ руку; на плечо и сказалъ:

— Здѣсь нельзя спать.

— Нѣтъ, — сказалъ я и поднялся моментально. И въ ту же минуту ко мнѣ вернулось сознаніе моего грустнаго положенія, я долженъ былъ что-нибудь дѣлать, надо было рѣшиться на что-нибудь.

Мнѣ не посчастливилось найти мѣсто; рекомендаціи, бывшія у меня, теперь устарѣли да и потомъ онѣ принадлежали черезчуръ мало извѣстнымъ людямъ, чтобы быть вліятельными.

Кромѣ того, эти постоянные отказы въ продолженіе всего лѣта сдѣлали меня робкимъ.

Ну, во всякомъ случаѣ, за квартиру плата не была внесена, и мнѣ нужно было найти какой-нибудь выходъ, чтобы достать ее. А съ остальнымъ можно еще повременить.

Невольно я взялъ опять въ руки бумагу и карандашъ и машинально началъ писать во всѣхъ углахъ 1848-ой годъ. Если бы хоть какая-нибудь мысль могла захватить меня и вложить въ меня слова! Раньше это со мной случалось, дѣйствительно, случалось, на меня находили моменты когда я безъ всякаго напряженія писалъ длинныя статьи, удивительно удачныя статьи.

Я продолжаю сидѣть на скамейкѣ и писать десятки разъ 1848; я пишу это число вдоль и поперекъ, на различные лады, и жду, чтобы мнѣ пришла въ голову какая-нибудь счастливая мысль. Отрывочныя мысли витаютъ въ головѣ, настроеніе кончающагося дня дѣлаетъ меня какимъ-то недовѣрчивымъ и сентиментальнымъ. Осень наступила, и все начинаетъ погружаться въ глубокій сонъ. Мухамъ и насѣкомымъ пришлось почувствовать ея дыханіе, на деревьяхъ и въ землѣ слышаться звуки жизненной борьбы, озабоченные неспокойные, кропотливые, трудящіеся! Разныя ползучія существа начинаютъ шевелиться, высовываютъ свои желтыя головки изъ мха, поднимаютъ лапки, тянутся длинными нитями впередъ, потомъ вдругъ сразу падаютъ. поворачиваясь животиками кверху. На каждомъ растеніи свой особенный отпечатокъ, нѣжный, легкій налетъ перваго холода; блѣдныя былинки тянутся къ солнцу, а листва падаетъ съ шелестомъ на землю, какъ-будто тамъ кишатъ шелковичные черви. Осень празднуетъ карнавалъ смерти, румянецъ осенней розы какой-то болѣзненный; на красномъ цвѣткѣ — чахоточный, странный глянецъ.

Захваченный дыханіемъ разрушенія засыпающаго міра, я почувствовалъ себя гибнущимъ насѣкомымъ, поднялся, охваченный безотчетнымъ страхомъ, и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по дорожкѣ. — Нѣтъ! — воскликнулъ я и сжалъ кулаки, — этому нужно положить конецъ! И я опять усѣлся, взялъ карандашъ въ руки и хотѣлъ серьезно приняться за статью. Отчаяніе ни къ чему не приведетъ, когда передъ тобой неоплаченная квартира.

Медленно, совсѣмъ медленно начали сосредоточиваться мои мысли. Я воспользовался этимъ и написалъ спокойно, не останавливаясь, нѣсколько страницъ введенія. Это могло быть началомъ къ чему угодно.

Затѣмъ я задумался о томъ вопросѣ, который буду разбирать, — о человѣкѣ, о вещи, на которую я могъ бы наброситься, но и ничего не находилъ. Въ продолженіе этого безплоднаго размышленія мои мысли опять пришли въ безпорядокъ; я чувствовалъ, какъ мой мозгъ буквально отказывался работать, какъ моя голова становилась все болѣе и болѣе пустой, пока она, наконецъ, не показалась мнѣ совсѣмъ легкой и безсодержательной у меня на плечахъ. Я чувствовалъ эту поглощающую пустоту въ моей головѣ, во всемъ тѣлѣ; мнѣ казалось, что я выдолбленъ съ головы до пятъ.