Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости - Максим Глебович Калинин

Но как же тогда быть с Нагорной проповедью?

Максим: Нагорная проповедь призывает к определенному действию: возлюби. А что значит «возлюби»? Почему побудительная форма? У Исаака Сирина есть теория о добродетели воли и добродетели духа. Первая связана с усилием человека: ты делаешь себе установку и следуешь ей. Вторая охватывает человека, как может охватить, например, вдохновение. Ты чувствуешь мощный порыв внутри себя и не нуждаешься в том, чтобы себя принуждать. Так вот, Исаак Сирин говорит, что искренняя любовь – это добродетель духа. Ты не вы́мучаешь ее. Она рождается в состоянии, когда человек чувствует Бога настолько близким, что сам начинает смотреть на мир его глазами. Это не значит, что установка не нужна. Вдохновению сопутствует работа. И сирийские мистики говорят: простой мысли о том, что у другого человека такие же плоть и кровь, как у тебя, достаточно, чтобы не причинять другому зла и не проливать крови. Но чтобы любить людей от всего сердца, нужно смотреть на них глазами Бога. То есть это не про долженствование – люби, потому что это утверждает общество, или потому что тебя мама так учила, или потому что батюшка в церкви сказал. Мистики говорят: так не получится. Ты как комната с грязными стеклами: пока ты окно не помоешь, свет не проникнет в твою комнату. И не надо создавать искусственное освещение, надо просто помыть окно – тогда любовь к ближнему возникнет сама собой. Как в мультике «Рыбка Поньо на утесе»: там есть колодец – если его открыть, то все захлестнет вода океана. Мы с моими детьми очень любим этот мультфильм.

Филипп: Получается, первый шаг – это сказать себе: ты вообще-то ничего не должен, кроме того, чтобы признать, что ты еще далеко не совершенен.

Максим: Да.

Филипп: И, видимо, дальше есть некоторое количество шагов на этом пути, прохождение разных испытаний? Как в истории о Кунг-фу Панде или в фильмах с Брюсом Ли?

Максим: Да, у мистиков была целая теория о пяти ступенях. По-другому они называются созерцаниями. Не уверен, что стоит сейчас говорить о каждой, но о начальном этапе я расскажу. Первая ступень – это выключение бесконечного потока мыслей и сосредоточение внимания на явлениях этого мира. У меня был такой случай: я гуляю с коляской, прекрасная погода, солнце светит. И вдруг мне вспоминается какой-то человек, который мне насолил. Я начинаю про себя с ним спорить и вдруг понимаю, что раздражен.

Филипп: Да, такое бывает, это ужасно бесит!

Максим: Вот и мне это испортило настроение. И тогда я задумался. Вот мой сын, вот солнце, вот лягушки квакают в Яузе, на набережной стекляшки валяются. Эти стекляшки реальные, а вот мусор в моей голове – он только в моей голове, у него нет реальности, по крайней мере материальной.

Филипп: Это то, что говорят сирийские мистики?

Максим: Ну, мне потом сказали, что это называется заземление, но я был темный человек, ничего этого не знал. Меня в школе учительница математики ругала, что я прихожу к решению задачи через двадцать шагов, когда можно через три. И вот здесь я тоже через сирийские рукописи пришел к тому, к чему, в принципе, можно было бы прийти через современную психологию. Но мы не психологи и не коучи, поэтому – да, это говорят сирийские мистики. Марина Цветаева в письмах тоже говорит о чем-то таком: «Каждая вещь в свой час должна просиять, это тот час, когда на нее глядят настоящие глаза»[18].

Филипп: Я бы ответил стихами Введенского:

Мне жалко что я не зверь,бегающий по синей дорожке,говорящий себе поверь,а другому себе подожди немножко,мы выйдем с собой погулять в лесдля рассмотрения ничтожных листьев[19].

Максим: Да, эти слова говорят о похожем опыте. Осмотрись, увидь то, что находится вокруг тебя, постарайся остановить поток мыслительного мусора в своей голове, и ты сможешь увидеть замысел Бога, который лежит за всеми вещами, – говорят мистики. Но в отличие от тех аналогий, что мы привели, для этой традиции особенно важно то, что наступает вслед за этим опытом. Каким тебе открывается мир, на который ты смотришь прямо, без своих готовых моделей? Человек обретает равно заинтересованный, неутилитарный взгляд на все мироздание. Он учится изумляться – и тому, что восхищает его красотой, и тому, что остается странным и непонятным. Собственно, изумление и останавливает поток тревожащих, мешающих смотреть ясно мыслей. И изумления, как и любви, невозможно достичь через напряжение – по крайней мере, по мнению Исаака Сирина.

Филипп: Мне это очень близко. Немного в другом смысле о важности изумления я однажды даже высказался на обложке журнала «Большой город». Я был его главным редактором, и в 2011 году мы сделали номер, на котором написали: «Удивляйтесь, когда вас унижают, отправьте обоих в отставку, будьте здоровы». Мне и сейчас кажется, что удивление – это начало сопротивления. Но возвращаюсь к мистикам! Изумление останавливает поток тревожащих мыслей. Звучит очень здорово, но как именно достичь этого состояния? Мистики описывают какие-то способы?

Максим: Иосиф Хаззайа говорил, что этот тип созерцания достигается через либидо.

Филипп: Что?! При чем здесь либидо?

Максим: Конечно, он не использует современное психоаналитическое понятие, он называет это словом рэгфа (regṯā), которое означает «похоть», «вожделение». Мистики следовали античному делению души на три части: вожделевательная, яростная и интеллектуальная. И вот на первом этапе созерцания, когда ты останавливаешь поток сознания, начинаешь влюбляться в этот мир как в дар Бога. И эта любовь приводит тебя в такой восторг, что ты начинаешь прозревать божественный замысел. Поэтому сирийские мистики связывали созерцание творения с вожделевательной частью души.

Филипп: Получается, что любовь и восторг приводят к прозреванию, а прозревание рано или поздно приведет к искренней любви – уже ко всем ближним.

Максим: Пожалуй. Но движение происходит и в другом смысле: испытав радость открытого взгляда[20], чутко реагируешь на помехи. Испытав радость созерцания, боишься засыпать глаза пылью[21]. Про эту чувствительность писал и Бехишо Камульский[22], говоря, что у человека, научившегося всматриваться и изумляться, спадает с сердца пелена страстей[23]. Взгляд на мир становится твоим измерителем – вместо и лучше книг, предписывающих, как поступать (в разных христианских традициях много писали о том, какие бывают страсти, как они классифицируются и так далее). Человек не хочет нарушать той радости присутствия, которая ему открывается. Вспоминаются слова маленькой девочки, которые как-то привел философ Григорий Померанц: «Мама, не говори громко, от этого засыхают деревья»[24].

Филипп: У Айзенберга есть похожее:

IЧеловек, пройдя нежилой массив,замечает, что лес красив,что по небу ходит осенний дым,остающийся золотым.Помелькав задумчивым грибником,он в сырую упал травуи с подмятым спорит воротником,обращается к рукаву.IIЧеловек куда-то в лесу прилег,обратился в слух, превратился в куст.На нем пристроился мотылек.За ним сырой осторожный хруст.Человеку снится, что он живеткак разумный камень на дне морском,под зеленой толщей великих водбесконечный путь проходя ползком.И во сне, свой каменный ход храня,собирает тело в один комок.У него билет выходного дняв боковом кармане совсем промок[25].

Максим: Да, здесь много дополнительных смыслов, но идея радости как силы – собрать тело в один комок через созерцание – мне в этом стихотворении тоже слышится. У Иосифа Хаззайи есть еще другой образ – образ огня. Он говорил, что божественный замысел разлит во всех предметах этого мира подобно огню, находящемуся в каждой вещи, и человек в опыте созерцания этот огонь вскрывает[26]. В момент созерцательной паузы поневоле иногда думаешь: если бы этот огонь разгорелся во всех людях!

Филипп: Вот и Введенский заканчивает свое стихотворение словами «мне жалко, что я не огонь»[27].

Максим: Вот это да, Филипп! Я хотел бы замолчать здесь. Но наш редактор требует, чтобы я завершил этот поэтический баттл, – у Заболоцкого есть стихотворение:

…Что есть красотаИ почему ее обожествляют люди?Сосуд она, в котором пустота,Или огонь, мерцающий в сосуде?[28]

Если попробовать ответить на этот риторический вопрос, исходя из сирийской мистической традиции, можно сказать, что оба ответа верны. Про огонь мы уже говорили, но и красота пустоты в философии сирийских мистиков занимает важное место.

Филипп: Красота пустоты?