Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости - Максим Глебович Калинин

Филипп: Радость, что Бог – не царь, а отец.

Максим: Конечно. Именно это представление об Отце мы видим в посланиях Павла, который, между нами говоря, был в чистом виде мистик.

Филипп: Ну начинается. Павел – мистик?

Максим: Но ведь он не видел Иисуса Христа при жизни! Он всячески себя ругал и говорил, что недостоин называться апостолом, потому что преследовал Церковь, но все-таки подчеркивал, что видел Иисуса Христа, имея в виду свой мистический опыт. И именно он создал ту модификацию христианства, которая в Римской империи оказалась востребованной и популярной. Что касается религии вины – можно предположить, что она возникает тогда, когда христианство становится государственной религией, когда резко повышается его нормативная роль в обществе и Церковь неизбежно оказывается в том числе стражем порядка.

Филипп: Но в случае с сирийским христианством это не так?

Максим: И да и нет. Есть такой замечательный автор IV века, мар Афрем Нисибинский, известный как Ефрем Сирин.

Филипп: Это ведь не родственник нашего старого знакомого Исаака Сирина?

Максим: Нет, Ефрем жил примерно за 300 лет до Исаака. «Сирин» значит просто «сириец». Исаак и Ефрем – два самых ярких представителя сироязычного христианства, вошедшие под такими именами в русскую культуру. Так вот, Ефрем Сирин был совершенно неординарный человек, которому приписывается авторство двух миллионов двустиший. Он был наставником аскетических общин, которые не теряли связи с городом, и писал гимны, чтобы донести свои идеи до учеников, в том числе распевал их вместе с ними. Можете себе представить профессора университета, который облекает свои знания и мысли в песни и поет их вместе со студентами? Ефрем Сирин как раз был таким человеком. Его звали «пророком сирийцев», «арфой Святого Духа». «Сирин – наше все». И вот его версия христианства подразумевает вовлеченность в историю, в события мира, а не замыкание на собственной греховности. В этой чуткости к жизни вокруг себя есть много от еврейской Библии (о сильной связи сирийского христианства с его еврейскими истоками я люблю думать, но это предмет отдельного разговора).

Филипп: Круто. Значит, радость победила вину?

Максим: К сожалению, со временем идеи «радостного» христианства оказывались все менее понятными и востребованными, а от Ефрема для многих христиан осталось только громкое имя. Григорий Кессель, выдающийся исследователь сирийской рукописной традиции, проследил эволюцию образа Ефрема в сирийском христианстве: как из человека, «открытого вызовам мира», он превратился в монаха-затворника, а его подлинные тексты читались все реже[55]. В сирийской традиции в конце концов возобладало строгое монашество египетского образца.

Филипп: Значит, все-таки вина победила?

Максим: Тоже нет! Несмотря ни на что, идеи Ефрема Сирина сохранились. И спустя триста лет его «однофамилец» Исаак уже в новых культурных реалиях проповедует радость, а не греховность.

Филипп: Ура и аминь.

Борение и страсти

В завершение разговора хочется привести одно место из Исаака Сирина. Мы только что говорили о чувстве вины, и в соответствии с мыслью мистиков можно сказать, что это одна из страстей. Поэтому не удивляйтесь этому слову в тексте ниже. Сирин говорит, что если ты думаешь только о страстях, то ты не поднимаешься выше. Если ты думаешь о Боге, то на самом деле о страстях ты уже тоже как бы подумал. Борение и страсти – это важно, но не стоит погружаться в это целиком, без остатка. Чередование побед и поражений бесконечно, но, изумляясь Богу, ты становишься выше этого состязания. Мы убеждены, что этот опыт изумления можно получить через любовь, созерцание, размышление, искусство.

Исаак Сирин (мар Исхак Ниневийский, мар Исхак д-Нинве). Второе собрание, трактат десятый. Отрывок[56]

…Если о страстях, помыслах и их борьбе размышляет он [то есть человек] – как следуют помыслы один за другим, и какая страсть соединена с какой, и каково начало первой и каков конец ее; и какой силой обладает каждая из страстей, и от чего она ослабляется и чем усиливается, – он только сосредоточен на страстях и упражняет ум свой.

Но если он размышляет о Боге и изумляется свойствам Его и исследует одного лишь Бога, он просветляется, а в этом также заключены и вышеназванные [вещи, то есть перечисленные в первом абзаце аскетические усилия].

Они, конечно, сами по себе хороши, но они суть борения; и неправильно, чтобы мысль и знание души и тела полностью пребывали в них. Ни красота служения, ни знание состязаний и борений, ни мысленное противостояние страстям не составляет цели надежды, которая нам проповедана – той, о которой Апостол сказал: постигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, и глубина и высота (Еф. 3:18), и чтобы мы превосходили во всякой премудрости и во всяком духовном разумении (Еф. 1:8). Как можем мы умудриться и ощутить это, если мы только в противостоянии и противоборстве страстным помыслам, в спорах с ними и постоянной заботе о них пребываем ночью и днем?

А ведь многие люди упражняются и становятся искусными в этом – и их служение прекрасно и трудно, но о другом аспекте они ничуть не задумываются.

Итак, что до этих других [деланий] – будь то телесное служение или искусное различение между страстями и добродетелью, – то пока человек находится в постоянном размышлении о них, думает о них и мысленно перебирает их ночью и днем, он то побеждает, то терпит поражение; то падает, то встает; его помысл то очищается, то оскверняется; то он среди падений, то укрепляется покаянием. Короче, он находится в состязании.

Но когда в размышление о Боге вовлечен ум его, [человек] поднимается выше состязания. Не то, чтобы он преодолел помыслы, движения и страсти, но он царствует над ними, и они полностью исчезают. Они не побеждены, и никакой победы здесь нет; однако ни страсти, ни воспоминания о них, ни побуждения их [больше] не возникают, ибо такой [человек] восхищен из мира; и все мысли, действия, различия и знание о них – всех их оставляет он долу[57], где им и место, тогда как ум взят из их среды. Но если добродетель состоит в страстях, добродетелях и прочем, тогда, вне всякого сомнения, по земле блуждает разум.

Когда же [человек] размышляет о Боге и о богатствах волн того, что относится к Нему и принадлежит Ему, тогда он удаляется из мира, и дверь для всех воспоминаний закрывается, и остаются страсти на своих местах праздными, а он поднят превыше того [места], где они находятся. Ибо нет добродетели, не сопряженной с постоянной борьбой.

Глава 3

Гнев,

или

Как перестать злиться по всякому поводу?

Максим: Однажды я был в Греции, и мы с женой ждали автобус в Салониках. Автобус приехал на шесть минут раньше, чем было заявлено, поэтому мы на него не сели, а следующий должен был подойти через двадцать минут. Мы пошли прогуляться по площади Аристотеля. Выяснилось, что автобус приехал еще через пять минут и тоже уехал, а следующего не предвидится. И меня охватило страшное чувство гнева. А вечером мой маленький ребенок бросил телефон в унитаз. Ясно, что он не виноват, но гнев меня охватил. А мой другой сын в шесть утра после бессонной ночи стал со мной препираться, и я опять испытал страшный гнев. Я понимал, что не могу себе позволить сорваться на эмоции, но внутри меня всего трясло.

Филипп: А меня охватывает злоба, когда я слышу какие-то новости, и это тоже вызывает страшную ярость. Мне кажется, все мы сталкивались с такими ситуациями так или иначе. А наши герои – тоже?

Максим: Вот ты живешь в закрытой келье годами. Может показаться, что злиться не на что, но поводы для гнева есть, а поделиться своими переживаниями не с кем. Ты, может быть, прочел что-то, что тебя разозлило, тебе пришло какое-то письмо, или ты разбил единственный кувшин для питья. Есть такая легенда, как один монах носил воду из источника в свою келью, а дьявол толкал кувшин – вода разливалась. И он девять раз это проделывал, и на десятый раз монах в ярости разбил кувшин об пол. И тогда дьявол явился ему и расхохотался – все-таки он его одолел. А про прелести взаимоотношений людей, живущих в узком монашеском сообществе, мы уже говорили: клопы, моча у изголовья и так далее. Короче, поводы для гнева есть.

Филипп: А на что опирались сирийские мистики, чтобы справиться с этим?

Максим: Начну