Убийца с крестом - Марсель Монтечино

Голд смерил Оренцстайна пристальным взглядом.

— Скажите мне, Харви, откуда эта святая ненависть и запал? Не связаны ли они случайно с нынешней избирательной кампанией?

— Не зарывайтесь! — огрызнулся Оренцстайн, пытаясь удержать свой голос на уровне сердитого шепота. — Насколько мне известно, вам понадобятся услуги всех друзей, которых вы в состоянии собрать, и это лишь затем, чтобы сохранить за собой пенсию. Вы получили сегодняшнее назначение лишь благодаря моему влиянию, так что я вправе ожидать от вас хотя бы вежливого обращения во время еженедельных рапортов.

— Во время чего?

— Еженедельных рапортов о ходе вашей работы, лейтенант. — Оренцстайн повысил голос, с тем чтобы окружающие могли слышать его слова. — Мой офис будет постоянно держать связь с вашим спецподразделением. Я хочу, чтобы меня немедленно информировали о малейших деталях расследования. Я не оставлю так этого дела!

— Это уж точно, — пробормотал Голд.

Подбежал один из помощников Оренцстайна.

— Господин советник, давно пора выходить! Там пожилые дамы жалуются, что жара невыносимая. Едва ли нам удастся провести полноценное собрание.

— Хорошо, иду. — Оренцстайн протянул Голду руку и широко улыбнулся. — Очень рад работать над этой проблемой вместе с вами, лейтенант. — Щелкнуло несколько фотоаппаратов. Хлопнули вспышки. — Вместе мы замочим ублюдков! — прогремел он. Это был любимый предвыборный лозунг Оренцстайна, который он неизменно выдвигал еще с шестидесятых. — Вместе мы замочим ублюдков! — повторил он громче. Кое-кто зааплодировал, затем Оренцстайн — в тесном кольце своих людей и оставшихся репортеров, за которым следовал менее организованный хвост зевак, — двинулся к выходу. Не прошло и тридцати секунд, как холл обезлюдел.

К Голду неторопливо подошел Замора.

— Что он говорил вам, когда вы были с глазу на глаз?

— Он сказал, что знает, с какой стороны бутерброда масло.

Замора озадаченно взглянул на Голда.

— Ну, и что нам теперь делать?

— А хрен его знает.

— Ладно, в конце концов, мы здесь полиция. Какова ваша обычная практика?

— Обычно если я ловлю тех, кто берет банк, то начинаю трясти всех известных мне спецов в этой области. В конечном счете Кто-нибудь выдаст мне искомого субъекта. — Голд закурил сигару. — Тот же прием применяется при поисках торговцев наркотиками, вуайеров, фальшивомонетчиков, издателей порнухи. Надо трясти все дерево, пока твой «фрукт» не свалится. Но сейчас проблема в том, что я не знаю никого из этих заборных художников. А вы?

— Знаю ребят из разных группировок: «Слабаки», «Черномазые», «Белозаборники». Вы что, хотите прижать их к стенке? Встряхнуть как следует и посмотреть, что посыплется?

— В общем-то, нет. Разве что у вас есть на примете какой-нибудь махровый антисемит из их тусовки. Нет, сейчас мы имеем дело не с обычными заборописцами. Наши клиенты даже не оставляют завитушек — знаков группировки.

— Почему вы все время говорите «они», «их»? Наши свидетели видели одного-единственного белого мужчину.

Они вышли наружу. Горячий неподвижный воздух был нездоров. Солнце светило огненным шаром, закутанным в пелену смога.

— Какой-то белый одиночка чуть старше тридцати рушит мою теорию о пьяных сопляках, — сказал Голд, глядя на дорогу в сторону стоянки. — Белый одиночка старше тридцати может оказаться куда опасней, чем кучка ужравшихся подростков.

— Вы полагаете?

Голд прикусил сигару.

— Опять-таки хрен его знает. — Он улыбнулся Заморе. — Улики захотелось пособирать? Ну что ж, пойдемте к стоянке и начнем собирать улики, как и полагается прилежным маленьким детективчикам.

Замора улыбнулся в ответ ему.

— Конечно. Почему бы и нет?

Они еще не спустились с лестницы, когда у бордюра с визгом затормозили два белых фургона. На тротуар высыпал десяток вооруженных людей — все молодые.

— Ни хрена себе! — Замора потянулся за пистолетом.

— Спокойно, это люди из ЕВС.

— Из чего?

— Из Еврейского вооруженного сопротивления. Их следовало бы ожидать сегодня.

Молодые люди рассыпались неравномерной цепью и заняли позиции: одни — перегораживая доступ к Центру, другие — на лестнице. Все были одеты одинаково — синие береты, голубые джинсы и голубые безрукавки со звездой Давида, скрещенными кулаками, разрывающими путы из колючей проволоки, и буквами IAR (все это было нанесено краской по шаблону). У большинства были винтовки М-1 и М-16, у двоих — автоматы.

— Иисус Мария! — выдохнул Замора. — Да у них «узи»!

Голд швырнул сигару на тротуар.

— Пойдем, надо кончать с этим.

Из фургона вышел седобородый мужчина лет пятидесяти с небольшим. Он отличался значительным брюхом и пронзительным взглядом. Седобородый начал выкрикивать команды, и все становились перед ним по стойке «смирно».

— Это кто здесь командует? — заорал Голд на бородача.

— Я! — огрызнулся тот. — То есть Джерри Кан, командующий Западными силами Еврейского вооруженного сопротивления. А ты кто такой, черт возьми?

— А я — капитан Фантастик из империи Клинтон! Забирай отсюда своих детишек, пока кто-нибудь из них сам себя не подстрелил.

Кан презрительно ухмыльнулся.

— Будь спокоен, уж если кто-нибудь из моих солдат выстрелит в кого-нибудь, то это будет не несчастный случай. Прочь с дороги!

Лицо Голда посуровело.

— Убери их отсюда сейчас же! На улицах нельзя носить автоматическое оружие, неужели непонятно?! Бегом — все оружие в фургоны и линяйте отсюда, а то я конфискую ваши любимые игрушки! Остаток дня проведете в поисках поручителя.

Прошибить Кана было не так легко.

— Ты что, правда возомнил себя капитаном Фантастиком?

Один из юнцов, застывший по струнке в нескольких футах от Кана, повернул голову и сказал:

— Командир, это Джек Голд. Тот самый показной еврей, о котором толкуют по радио. Начальник дерьмового спецподразделения.

— Ах да! — Зловещий оскал Кана стал еще шире. — Ренегат. Полицай из гетто, который готовит собственный народ в недолгий путь до «центра переселения». По дороге по железной.

— Заткнись, идиот! — прошипел Голд.

— Нет, это ты заткнись, дядя Айк! Знаешь, кто такой дядя Айк, а, Голд? Так мы называем вас — еврейских дядюшек Томов.

— Кан, заткни свою глупую пасть и увози отсюда своих деток, пока я не арестовал вас!

— Это нас он собрался арестовывать! — заорал Кан, повернувшись к своим приспешникам. — Наши храмы оскверняют, наших женщин терроризируют, священная память о наших усопших попирается, нас называют жидами, нам угрожают смертью — и еще насылают на нас этого еврейского Иуду, чтобы этот козел арестовывал нас за то, что мы защищаемся. Предатель! — Кан повернулся к Голду, его лицо было перекошено от ненависти. — Тебе бы нашлось применение в лагерях, Голд. Ты лизал бы там нацистские сапоги. Меня тошнит от тебя! — Он плюнул Голду под ноги.

Голд мужественно пытался обуздать кипевший в нем гнев. Разинув рот. Замора в изумлении наблюдал за происходящим.

— Кан, — медленно проговорил Голд. — Прошу тебя в последний раз. По машинам и давайте...

— Мы никуда не поедем, Айк. Мы останемся прямо здесь, на страже, и будем двадцать четыре часа в сутки защищать жизнь и имущество евреев. Мы остаемся здесь выполнять твою работу. Насколько мне известно, ты мог бы выполнять эту работу, если бы не провел всю жизнь в погоне за черной зад...

Для человека его лет и сложения Голд двигался с невероятной скоростью. Вывернув Кану руку, он схватил его за седые волосы, протащил несколько футов к стоявшей рядом машине и шмякнул физиономией о капот. Люди Кана бросились было ему на выручку, но Замора выхватил пистолет и, резко поводя окостеневшей рукой из стороны в сторону, пытался держать всех под прицелом.

— Никому не шевелиться! — кричал он. — Всем оставаться на местах!

Все застыли на месте, судорожно сжимая винтовки в дрожащих руках. Задержавшиеся репортеры — они уже влезали в свои машины на той стороне улицы — чертыхались и лезли впопыхах за фотоаппаратами.

Голд рывком задрал Кану голову: из носа у того хлестала кровь, она лилась в рот, стекала по подбородку. Нос был скорее всего сломан.

— Ну что? — прошептал Голд Кану на ухо. — Хочешь, я тебе и руку сломаю, крикун?

Он резко дернул руку Кана наверх. Невольно Кан крякнул от боли.

— Кретин ты! — выдохнул Голд Кану на ухо и нажал сильнее.

— Не надо, пожалуйста! — Кан брызгал слюной.

Голд наклонился ближе.

— Скажи: не надо, дядюшка.

— Дядюшка, — выдавил из себя Кан.

— Теперь скажи: дядюшка Айк.

Даже несмотря на боль, Кан пришел в ярость:

— Твою мать!..

Голд дернул руку Кана с такой силой, что тот на секунду завис над асфальтом и завопил.

— Когда ломается рука, — прошептал Голд на ухо Кану, — звук иногда слышен аж за квартал.