Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

глубокой скорби о потере независимости. Изобретательная княгиня Чарторийская выбирала маршруты послеобеденных прогулок с таким расчетом, чтобы царь, любивший сельские виды, непременно наткнулся на зрелище какой-нибудь крестьянской идиллии, зачастую заранее приготовленное. Александр посетил пулавский храм Сивиллы, построенный в 1798 году, на чьем фронтоне была выбита надпись: «Прошедшее — будущему»; это был своеобразный археологический музей истории Польши. Царь вписал свое имя в книгу посетителей. Продолжительные вечерние разговоры о польском искусстве и польской литературе заканчивались обыкновенно воспоминаниями о минувшем величии Польши, об испытанных ей несчастьях и о ее неизбежном будущем возрождении. Все это было превосходной рамой для душевного настроения того Александра, которого князь Адам помнил по беседам в саду Таврического дворца. Но теперь в Пулавах гостил не великий князь, а государь, и Чарторийский понял это слишком поздно.

4 октября Александр внезапно объявил о своем решении ехать в Берлин, не заезжая в Варшаву. Миссия Долгорукова увенчалась успехом: узнав, что французские войска без разрешения прошли через прусские владения в Анспахе, Фридрих-Вильгельм дал свое согласие на проход русских армий сквозь Пруссию на соединение с австрийцами. Свидание в Мемеле дало неожиданные плоды. Планы Чарторийского рухнули. На смену пулавской идиллии приближалась потсдамская мелодрама.

Александр действовал в раз навсегда усвоенной манере: держа окружение в неведении до последней минуты, а потом внезапно объявляя о своем решении, всегда самостоятельном. Вслед за Чарторийским с этой чертой характера царя вскоре предстояло познакомиться и Фридриху-Вильгельму.

13 октября, при пушечном салюте, Александр въехал в Берлин. Весь гарнизон стоял под ружьем, берлинцы, охваченные сильными антифранцузскими настроениями, восторженно приветствовали русского государя. Александр возобновил свои платонические ухаживания за Луизой, которые и на этот раз не остались без политических последствий: король обеспечил за собой Ганновер, обещанный теперь Пруссии и Александром за обещание Фридриха-Вильгельма выступить посредником между союзниками и Наполеоном. Правда, это снимало с Пруссии ореол «подвига бескорыстия», который Александр всеми силами стремился ей придать.

Тем временем было получено известие о капитуляции генерала Мака под Ульмом (20 октября). Таким образом, стотысячная австрийская армия была рассеяна в три недели. Наполеон выиграл кампанию одними маневрами, без серьезных сражений. «Император разбил врага нашими ногами», — шутили французские солдаты.

Отныне успех третьей коалиции целиком зависел от действий русской армии.

Оставшись без поддержки австрийцев, Кутузов, мастерски уклоняясь от решительного сражения, перешел Дунай по Кремсскому мосту и разрушил его за собой, тем самым избежав окружения и позорной капитуляции.

Император Франц II покинул Вену; в городе царило страшное смятение. Опасаясь, как бы австрийцы не разрушили мосты через Дунай, Ланн и Мюрат с небольшим отрядом гренадер подъехали с белым флагом к австрийским постам. Пока оба генерала уверяли командующего венским гарнизоном князя Ауэрсперга, что предстоит заключение перемирия, один из их офицеров вырывал фитиль из рук австрийского командира, пытавшегося взорвать мост. Подоспевшие французские гренадеры оттеснили австрийцев и драгоценный мост оказался в руках французов раньше, чем ошеломленный Ауэрсперг понял, что произошло.

Несколько дней спустя русские отплатили французам той же монетой. Багратион, прикрывавший с небольшим отрядом отступление Кутузова, уверил Мюрата, будто только что получил известие о перемирии. Имея десятикратное превосходство в силах, Мюрат промедлил целые сутки, и когда на другой день все-таки потеснил Багратиона, Кутузов с основными силами был уже далеко.

Узнав об ульмской катастрофе, Александр поспешил к кутузовским войскам в Моравию. Во время последнего ужина в Потсдаме, царь выразил сожаление, что оставляет Берлин, не отдав дань уважения останкам великого Фридриха.

— На это еще хватит времени, — успокоил его Фридрих-Вильгельм.

В одиннадцать часов вечера оба государя и королева встали из-за стола и в полночь спустились в склеп Гогенцоллернов, ярко освещенный свечами. Романтическая обстановка так взволновала Александра, что он припал к гробу Фридриха II и затем, встав, протянул руки Фридриху-Вильгельму и Луизе, поклявшись в вечной дружбе, залогом которой должно было стать освобождение Германии. Увлажнившиеся глаза прекрасной Луизы были наградой новоявленному паладину.

Некоторая ирония этой патетической сцены заключалась в том, что русско-прусская дружба завязалась при гробе короля, который бивал русских, сам был ими жестоко бит в Семилетнюю войну (1756–1763), и удержался на престоле лишь потому, что в России, в разгар военных успехов русских войск, уже захвативших Берлин, произошла внезапная смена правительств.

Известие о присоединении Пруссии к коалиции было встречено в Англии и в Австрии с ликованием. Газеты, захлебываясь от восторга, писали, что если вся прусская армия пройдет через Рудные горы и явится на театр военных действий, то гибель Наполеона будет неизбежна.

Однако развязка наступила прежде, чем прусский король успел отдать приказ о выступлении.

***

Армия встретила Александра, прибывшего шестого ноября в Ольмюц, без прежнего энтузиазма. Причина этого была проста: солдаты голодали и страдали от холода. Самовольные рейды мародеров по окрестным селам вызывали раздражение у австрийцев.

Чарторийский старался убедить царя предоставить действовать Кутузову. Александр принял этот совет прохладно. Еще меньше ему понравилось почтительное представление самого главнокомандующего о предстоящем образе действий: Кутузов настаивал на том, чтобы дожидаться подкреплений и выжидать, не вступая с Наполеоном в решительное сражение, которое, по его мнению, было больше нужно французам, чем русским. Тщеславие Александра было оскорблено: возглавить армию для того, чтобы уклоняться от сражения, казалось ему позорным.

Австрийский министр граф Кобенцель подлил масла в огонь. Несколько неосторожно оброненных им фраз о том, что в трудные минуты монархам необходимо становиться самим во главе войск, были восприняты Александром не столько как совет, сколько как упрек.

Царь решил лично руководить разгромом Наполеона. Отныне все военные решения принимались не в главном штабе, а в кабинете государя. Фактически отняв у Кутузова право главнокомандования, Александр не оставил ему даже уважения: молодежь, окружавшая Царя, открыто подсмеивалась над «робким стариком». Однажды, в ответ на просьбу, обращенную к царю, уточнить движение армии, Михаил Илларионович услышал:

— Cela ne vous regarde pas! (Это вас не касается!)

Позднее Александр вспоминал: «Я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что нам надо было действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее».

Однако Кутузов не подал царю прошение об отставке, разделив, таким образом, с Александром ответственность за поражение.

Гораздо охотнее Александр прислушивался к советам начальника австрийского штаба генерала Ф. Вейротера (возглавлявшего штаб Суворова в Итальянском походе 1799 года), который вскоре приобрел в глазах царя репутацию непререкаемого авторитета. Да и трудно было не увлечься многообещающим планом штабиста. С циркулем и линейкой в руках Вейротер смело маршировал по карте, отрезал французов от Вены, и зажимал их в тиски между 90-тысячной армией двух императоров-союзников и 70-тысячной армией эрцгерцога Фердинанда. Таким образом, Наполеон должен