Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

гением и талантом, составляло, быть может, самую несчастную черту правления Александра, и эта черта проступала все яснее по мере того, как он осознавал неограниченность своей власти. В 1803 году от должности министра юстиции был отставлен Державин. Его доклады царю кончились тем, что Александр однажды, после долгого спора со старым блюстителем законности, закричал на него:

— Ты меня всегда хочешь учить! Я самодержавный государь и так хочу!

За либеральным фасадом Российской империи по-прежнему скрывалась барская усадьба. Одним из первых это почувствовал Радищев, определенный высочайшим указом в комиссию по составлению свода законов, под начало графа Завадовского. Мысль об освобождении крестьян все еще не оставляла голову автора «Путешествия…» и он открыто делился ею с коллегами, пока Завадовский не сказал ему с дружеским упреком:

— Эх, Александр Николаевич, охота тебе пустословить по-прежнему? Или мало тебе Сибири?

Пораженный этими словами начальника и опытного вельможи, Радищев сделался задумчив, беспокоен, стал говорить, что до него снова добираются… Утром 11 сентября 1802 года он неожиданно для домашних схватил какие-то медицинские порошки и всыпал себе в рот, запив большим стаканом царской водки. Узнав о несчастье, Александр прислал больному лейб-медика Виллие, но было уже поздно: в первом часу дня Радищев скончался.

II

Славой блещущие лица

И в главе их — вождь побед,

Гордым солнцем Аустерлица

Загоревшее лицо.

П.А. Вяземский

Европейские дела все больше отвлекали внимание Александра от дел российских.

4 августа 1802 года на основании плебисцита (за — 3,568,885 голосов, против — 8,374) сенат провозгласил Наполеона пожизненным консулом.

Этот новый вид монархии чрезвычайно не понравился Александру. В письме Лагарпу в Париж царь писал:

«Завеса упала, он сам лишил себя лучшей славы, какой может достигнуть смертный и которую ему оставалось стяжать, — славы доказать, что он без всяких личных видов работал единственно для блага и славы своего отечества, и, пребывая верным конституции, которой он сам присягал, сложит через десять лет власть, которая была у него в руках. Вместо того он предпочел подражать дворам, нарушив вместе с тем конституцию своей страны. Ныне это знаменитейший из тиранов, каких мы находим в истории».

Перед отъездом Лагарпа из Петербурга Александр вручил ему письмо к Наполеону, в котором предлагал первому консулу сноситься с ним через Лагарпа. Швейцарец обещал тогда передать письмо Наполеону, если найдет, что тот действительно хочет добра. Теперь Лагарп известил царя, что отныне искренние сношения между ним и первым консулом невозможны, так как на стороне Александра — законность, справедливость, либеральные идеи и человеколюбие, а на стороне Наполеона — двуличие, непомерное властолюбие и преследование свободы. (Письмо Александра к Наполеону Лагарп передал нераспечатанным много лет спустя Николаю I.)

Натянутости отношений между Россией и Францией способствовало и поведение русского посланника в Париже графа Моркова, который не скрывал своей презрительной враждебности к «Буонапарте»; Наполеон даже жаловался Александру на вмешательство посла в мелкие придворные интриги. В конце концов Морков был отозван в Петербург, однако царь пожаловал ему орден св. Андрея, в котором посол и откланялся первому консулу на прощальной аудиенции в Тюильри.

Однако пока что Александр все еще размышлял о возможности устройства европейского мира на основе справедливости, уважения прав наций и соблюдения прав человека. В инструкции Новосильцеву, отправленному в Англию на переговоры (1804), царь высказал идею создания лиги народов:

«Конечно, здесь идет речь не об осуществлении мечты о вечном мире, но все же можно было бы приблизиться к благам, которые ожидаются от такого мира, если бы в договоре, при определении условий общей войны, удалось установить на ясных и точных принципах требования международного права. Почему бы не включить в такой договор положительного определения прав национальностей, не обеспечить преимуществ нейтралитета и не установить обязательства никогда не начинать войны, не исчерпав предварительно всех средств, предоставляемых третейским посредничеством, что дает возможность выяснять взаимные недоразумения и стараться устранять их? На таких именно условиях можно было бы приступить к осуществлению этого всеобщего умиротворения и создать союз, постановления которого образовали бы, так сказать, новый кодекс международного права».

До Александра никто из государственных деятелей Европы не выражал официально подобных мыслей.

И все же, вскоре последовал полный разрыв отношений с Францией.

Разрыв этот был вызван событиями, непосредственно России не касающимися. В начале 1804 года представители свергнутой королевской фамилии — граф д`Артуа, герцог Беррийский и принц Конде составили заговор против Наполеона. Организацию покушения взял на себя знаменитый предводитель шуанов[50] Жорж Кадудаль; в случае удачи французские принцы должны были высадиться с эмигрантским десантом в Нормандии, поднять общий мятеж и восстановить династию Бурбонов. Но покушение не удалось, принцы-заговорщики не высадились во Франции, и Наполеон обратил свою месть на другого принца из дома Бурбонов, непричастного к заговору, — на герцога Энгиенского, который уже два года жил в Эттингейме, на баденской земле. Поправ все нормы международного права, отряд французских драгун вторгся в пределы Бадена и захватил молодого герцога. В его архиве не нашлось ни одной бумаги, подтверждающей его виновность в покушении на жизнь Наполеона; несмотря на это, он был приговорен к смерти и сразу после вынесения приговора расстрелян во рву Венсенского замка. Совершая это преступление, Наполеон преследовал двоякую цель: во-первых, обрывал все связи своего правительства со старым режимом (ранее члены французского королевского дома неоднократно предлагали Наполеону восстановить династию Бурбонов), и во-вторых, демонстрировал силу собственной власти, способной не считаться ни с кем и ни с чем. Это было расчетливое, намеренное убийство невиновного — кровавая жертва на алтарь политической целесообразности. «Эти люди хотели убить в моем лице Революцию, — оправдывался позднее Наполеон. — Я должен был защитить ее, я показал, на что она способна… Мне принадлежало естественное право самозащиты. На меня нападали со всех сторон и каждую минуту… духовые ружья, адские машины, заговоры, западни всех родов… Война за войну… кровь за кровь… Ведь и моя кровь тоже не грязь». Угрызения совести преследовали его до конца дней. Незадолго до смерти он приказал вскрыть свое завещание только ради того, чтобы добавить в него следующие слова: «Я велел арестовать и судить герцога Энгиенского, потому что это было необходимо для безопасности, блага и чести французского народа, в то время, когда граф д'Артуа, по собственному признанию, содержал шестьдесят убийц в Париже. В подобных обстоятельствах я снова поступил бы так же».

Разоблачение роялистского заговора вызвало такой порыв преклонения французов перед Наполеоном, что он решил воспользоваться этой минутой, чтобы осуществить, наконец, свои