Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

с Францией. Наполеон не собирался отказываться от союза с Россией и для выяснения того, чего ему следует ждать от молодого русского царя, послал в Петербург своего ближайшего сподвижника и друга — маршала Дюрока[49].

7 мая 1801 года Дюрок был принят царем. Во время аудиенции Александр проявил удивительную наивность. Желая подчеркнуть свое уважение к принципам 1789 года, он выражал бурное восхищение тем, что видит, наконец, француза, участника великой революции, и, предполагая в Дюроке суровые республиканские добродетели, с удовольствием величал его «citoyen» — «гражданин», чтобы доставить удовольствие послу республики. Однако это звание пришлось не по вкусу Дюроку, и он в конце концов вежливо намекнул Александру, что во Франции звание «гражданин» больше никому не ласкает слух.

Помимо аудиенции Дюрок имел с государем знаменательную беседу в Летнем саду. Взяв посла под руку, Александр водил его по дорожкам сада и развивал свои политические взгляды на отношения России и Франции:

— Я всегда желал поддержать согласие между Францией и Россией. Это — две великие и могущественные нации, которые обменялись доказательствами взаимного уважения и должны войти между собою в соглашение, чтобы прекратить мелкие раздоры на континенте. В этом смысле сделаны были предложения моему покойному родителю. Я бы очень желал сговориться непосредственно с первым консулом, честный характер которого мне хорошо известен, не прибегая к помощи многих посредников, всегда опасных. Я говорю с вами откровенно, заявите ему об этом от моего имени. Скажите ему также, что я сочувствую его славе, и что не нужно, чтобы думали, будто он стремится к захватам.

Когда Дюрок заговорил о разделе Турции и выгодах для России от торговли на юге, Александр прервал его:

— Мне лично ничего не нужно, я желаю только содействовать спокойствию Европы.

В этих словах уже заключалась несчастная судьба России на ближайшие двадцать лет: русская кровь должна была скреплять фундамент европейского благополучия.

В заключение Александр сказал, что не намерен вмешиваться во внутренние дела других государств, что всякий народ волен избрать себе правительство, которое удовлетворяет его потребностям, и что он осуждает тех, кто противодействует этому.

Выслушав царя, Дюрок с полным правом предупредил Наполеона, что смена правительства в России не дает оснований «ни для надежд, ни для опасений». Об Александре он отозвался так: «В императоре красивая и привлекательная наружность соединяется с большой кротостью и вежливостью; он, кажется, обладает хорошими манерами и образован. Он любит военное дело и пользуется расположением солдат, которых он часто видит и заставляет учиться, не утруждая и не утомляя их. Его любит народ за простоту обхождения и за предоставленную большую свободу…»

26 сентября в Париже был подписан мирный русско-французский договор, а два дня спустя — секретная конвенция, касающаяся урегулирования дел в Германии, Италии и отношений Франции с Турцией.

Приехавший в ту пору в Петербург Лагарп охладил восторги царя по поводу первого консула и французской республики. Наполеон, уверял Александра швейцарец, думает вовсе не о благе человечества, а о личной власти, о захватах:

— Никто ловчее Наполеона не облекается в шкуру ягненка, лисицы и льва. Руководимое им движение назад, ко временам мрака и варварства, совершается с удивительной быстротой. Уже стыдятся признавать права разума и слагают панегирики спасительному невежеству и похвальному легковерию предков. Честного гражданина ожидает тюрьма и ссылка, а шпионов — деньги и почет; свобода слова подавлена.

Подобный взгляд на Наполеона был тогда еще нов, но Александр своим отлично развитым политическим чутьем уловил, что в будущем этому взгляду суждено сделаться преобладающим. Разговоры с Лагарпом пробудили в Александре смутную, пока еще плохо осознаваемую вражду к Наполеону, о причинах которой царь вряд ли отдавал себе отчет. Александр почувствовал в Наполеоне своего главного соперника в деле устроения всечеловеческого счастья, артиста, собиравшегося срывать овации европейской публики и превратить политические спектакли в свой бесконечный бенефис. И главное, что отличало этого артиста от его собратьев, была гениальность, то есть яркий проблеск подлинной, божественно-дьявольской сущности человека, не поддающейся ни подражаниям, ни подделкам под нее. Российский Протей, тоскующий по себе самому, не мог не чувствовать зависти к человеку, знающему и смело осуществляющему самого себя. Поэтому, подписав договор, Александр отозвался о первом консуле, чей «честный характер» был еще недавно «хорошо ему известен», так:

— Какой мошенник!

Эти слова не сулили в будущем ничего доброго.

***

С приездом Дюрока вопросы внешней политики были затронуты и на заседаниях негласного комитета. Чарторийский высказался по этому поводу в том смысле, что лучшая политика по отношению к французам состоит в том, чтобы внушать им доверие простотой собственных действий, но в то же время и давать им чувствовать, что «мы вовсе не имеем отвращения к тому, чтобы противодействовать силой оружия их властолюбивым замыслам в случае, если они не захотят от них отказаться».

Все согласились с этой формулировкой, а царь добавил, что Россия не имеет надобности в союзах с иностранными государствами и что ей не нужно заключать с ними никаких договоров, кроме коммерческих.

Граф Кочубей был решительным приверженцем системы невмешательства в европейские дела.

— Россия, — говорил он, — достаточно велика и могущественна, ей нечего бояться с той или другой стороны, лишь бы она оставляла других в покое… Благодаря своему счастливому положению, император может жить в мире с государствами всего земного шара и отдаться исключительно внутренним реформам. Именно во внутренней своей жизни Россия может достигнуть громадных успехов в смысле установления порядка, экономического преуспеяния и правосудия во всех частях обширной империи, что вызовет процветание земледелия, торговли и промышленности. Что приносили многочисленному населению России дела Европы и ее войны? Русские не извлекали из них для себя никакой пользы, а только гибли на полях сражений и с отчаянием в душе поставляли все новых рекрутов, платили все новые налоги. Между тем, для действительного благосостояния России требуются продолжительный мир и постоянное попечение умной и миролюбивой администрации.

Казалось, эта система отвечала взглядам царя. В инструкции русским министрам при иностранных дворах (4 июля 1801 года) Александр отказывался от всяких завоевательных замыслов:

«Если я подниму оружие, то это единственно для обороны от нападения, для защиты моих народов или жертв честолюбия, опасного для спокойствия Европы. Я никогда не приму участия во внутренних раздорах, которые будут волновать другие государства, и, каковы бы ни были правительственные формы, принятые народами по общему желанию, они не нарушат мира между этими народами и моею империей, если только они будут относиться к ней с одинаковым уважением».

31 октября 1801 года Александр писал С.Р. Воронцову:

«Я буду стараться