Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

против «коверканья» всех начинаний Павла, называл негласный комитет «якобинской шайкой» и обвинял его членов в том, что они, будучи набиты польским и французским конституционным духом, на самом деле ни государства, ни дел гражданских не знают.

Д.П. Рунич, выражая мнение многих и многих, писал:

«Суровость Павла сменилась необузданной распущенностью. Либерализм обратился в моду. При вступлении на престол Александр объявил о своем намерении царствовать по примеру своей бабки Екатерины II. Только и было разговоров, что о манифесте, содержавшем эту пошлую и смешную фразу, да о красоте юного императора и свободе, которую жаждали. Увы, что это была за свобода! Александр должен был лавировать. Его мать была недовольна им, дворянство тоже, сторонники его отца ненавидели его. Тем не менее, когда могучая рука ослабляет петлю, готовую затянуться, эту руку целуют. Вполне верно, как говорит Макиавелли, что маленькие обиды всегда чувствительнее, чем большие. Запрещение носить круглые шляпы и панталоны возбудило ненависть к Павлу и среди знати, и среди не-знати… Разрешение наряжаться шутами, обмен рукопожатий, болтовня без удержу заставили полюбить Александра тотчас после вступления на престол».

Другие, как, например, А.С. Шишков, были недовольны как раз тем, что молодой царь не исполнил свое обещание идти по стопам бабки. Новое царствование они оценивали как продолжение павловского (вахтпарады, онемечивание армии), только без павловских строгостей.

Наконец, пессимисты по натуре, признавали, что царь и его молодые друзья «пожалуй, и умные люди, но лунатики».

Но восхищение все же преобладало. «Если бы государственный совет состоял из пятнадцатилетних мальчиков, — писал один современник, — то и его постановления были бы приняты как плоды высокой мудрости. Молодая Россия была без памяти влюблена в молодого Александра. А когда любовь бывает не слепа?» Другой свидетельствует, что для русского общества Александр был «идеалом совершенства. Все им гордились и все в нем нравилось: даже некоторая изысканная картинность его движений, сутуловатость и держание плеч вперед, мерный, твердый шаг, картинное отставление правой ноги, держание шляпы так, что всегда между двумя раздвинутыми пальцами приходилась пуговица от галуна кокарды, кокетливая манера подносить к глазу лорнетку; все это шло к нему, всем этим любовались». Обществу нравилось видеть государя, гуляющего по столице пешком, без всякой свиты и без всяких украшений, даже без часов, и приветливо отвечающего на поклоны встречных; нравилось, что нигде в Европе нет правительства, так свободолюбиво настроенного, так искренне стремившегося к благу и справедливости.

Подобными отзывами полны все русские мемуары того времени. Любопытно, что иностранцы, проживавшие тогда в России, оставили совершенно иную картину отношения общества к молодому царю. Саксонский посланник Карл Розенцвейг писал: «Русские находят в императоре недостатки, которые омрачают несколько его личность. Его считают недоверчивым и скупым. Быть может, первый из этих недостатков был вызван и оправдывается его воспитанием, опытом его молодых лет и людьми, его окружающими. По крайней мере, невозможно совершенно отрицать этого, зная строгую сдержанность его с приближенными и то ограниченное доверие, которое оказывает им государь. Император, не доверяющий своим собственным силам, не может доверять другим…»

Чарторийский еще более категоричен: «В то время общественное мнение в России далеко не было расположено в пользу императора Александра, и вообще, в течение всего этого царствования император лишь изредка и на короткое время приобретал популярность…» и далее: «Молодой император не нравился им (русским. — С. Ц.); он был слишком прост в обращении, не любил пышности, слишком пренебрегал этикетом. Русские сожалели о блестящем дворе Екатерины и о тогдашней свободе злоупотреблений, об этом открытом поле страстей и интриг, на котором приходилось так сильно бороться, но вместе с тем можно было достичь и таких огромнейших успехов. Они сожалели о временах фаворитов, когда можно было достигать колоссальных богатств и положений, каких, например, достигли Орлов и Потемкин. Бездельники и куртизаны не знали, в какие передние толкнуться, и тщетно искали идола, перед которым могли бы курить свой фимиам… Их низость оставалась без употребления». И поскольку Александр не преследовал за мнения, салоны обеих столиц беспрерывно критиковали деятельность правительства.

Вероятно, Розенцвейг и Чарторийский основывали свои выводы на наблюдениях за жизнью двора, между тем как русские мемуаристы запечатлели настроения нечиновного и нетитулованного дворянства, той «молодой России», которая свяжет с именем Александра свои лучшие надежды и так жестоко разочаруется и в них, и в своем кумире.

***

Весной 1802 года Лагарп покинул Петербург. Расставаясь, он повторял Александру уверения в горячей преданности и обещал явиться по первому зову в шифрованной переписке: «Adoucias» — «Вы мне нужны». Он всегда говорил, что считает себя членом неофициального комитета и теперь уверял молодых друзей царя, что мысленно будет продолжать участвовать в их заседаниях.

С отъездом Лагарпа Александр потерял почти всякий интерес к внутренним делам империи. Чарторийский не преминул упрекнуть его в строгих и выразительных словах: «Императору нравились внешние формы свободы, как нравятся красивые зрелища; ему нравилось, что его правительство внешне походило на правительство свободное, и он хвастался этим. Но ему нужны были только наружный вид и форма, воплощения же их в действительности он не допускал. Одним словом, он охотно согласился бы дать свободу всему миру, но при условии, что добровольно будут подчиняться исключительно его воле».

Но дело было не только в этом. Придворная, гвардейская, дворянская Россия, убившая его отца, вызывала у Александра отвращение и нежелание что-либо делать для нее, а другой России он не знал. К тому же его воспитание способствовало тому, что малейшие затруднения вызывали в нем немедленное охлаждение к дальнейшей деятельности. На втором году своего царствования Александр со вздохом облегчения увидел, что у него в государстве все наконец-то почти «как у людей», то есть как в Европе, и вполне удовлетворился этим. Теперь его взгляды устремлялись за Вислу, в Западную Европу. Ему наскучила убогая, неблагодарная домашняя лаборатория устройства человеческого счастья; его манила широкая европейская сцена — там собралась более культурная, более тонкая публика, там аплодисменты звучали громче…

***

Воцарение Александра сразу привело к значительным изменениям во внешней политике России.

Прежде всего это касалось Англии. Дипломатические отношения с ней были восстановлены, торговое эмбарго снято, скрытое военное противостояние закончилось.

Мальта перестала играть неподобающе-огромную роль в международных делах. Александр не принял звания гроссмейстера ордена св. Иоанна Иерусалимского и сохранил за собой только ни к чему не обязывающее звание протектора ордена. Мальтийский крест был снят с русского государственного герба, президент Академии Наук получил распоряжение впредь при издании календаря не включать города Мальты в число городов Российской империи, а в придворном календаре было приказано печатать список мальтийских кавалеров последним.

Вместе с тем Россия избежала разрыва