Светила - Элеанор Каттон

Но Мэннеринг не ответил.

– Джонни Цю, – проговорил он. – Джонни чертов Цю. – Он встал так резко, что кресло позади него опрокинулось и ударилось об стену; колли ликующе вскочила и запыхтела.

– Кто? – переспросил Чарли Фрост и тут же вспомнил, о ком идет речь.

Цю – так звался старатель, разрабатывающий «Аврору». Его имя значилось в учетных записях банка.

– Это моя китайская проблема, а теперь, боюсь, еще и твоя, – мрачно промолвил Мэннеринг. – Чарли, ты со мной или против меня?

Фрост скосил глаза на сигару.

– С тобой, конечно. Не понимаю, зачем ты задаешь такие вопросы.

Мэннеринг отошел в глубину комнаты. Открыл шкафчик, явил взгляду два карабина, богатую подборку пистолетов и огромный пояс с двумя кобурами оленьей кожи и кожаной бахромой. И принялся застегивать этот довольно нелепый аксессуар на объемистом животе.

– Тебе бы тоже неплохо вооружиться – или ты уже?

Фрост слегка покраснел. Наклонился вперед, загасил сигару – неспешно, обстоятельно, трижды потыкав тупым концом в тарелку, а потом и еще раз, размалывая пепел в мелкую черную пыль. Мэннеринг топнул ногой:

– Эй, там! Ты, говорю, вооружен или нет?

– Нет, – отозвался Фрост, наконец-то выпуская окурок из рук. – Буду с тобой абсолютно честен, Дик, я в жизни ни из чего не стрелял.

– Да тут ничего сложного нет, – заверил Мэннеринг. – Просто, как дважды два. – Он вернулся к шкафчику и снял с полки два изящных капсюльных револьвера.

Фрост не спускал с него глаз.

– Секундант из меня выйдет никудышный, – предупредил он тут же, стараясь, чтобы голос не дрожал, – если я так и не узнаю причину вашей ссоры и не буду иметь возможности положить ей конец.

– Пустяки, пустяки, – пробормотал Мэннеринг, проверяя револьверы. – Я как раз хотел сказать, что у меня тут есть для тебя армейский кольт, но если подумать… заряжать его чертовски долго, а с пулями и порохом ты ведь связываться не захочешь. В такой-то дождь! Тем более, если прежде ты этого никогда не делал. Обойдемся тем, что есть. Обойдемся.

Фрост скользнул взглядом по Мэннерингову поясу.

– Впечатляет, правда? – проговорил Мэннеринг без тени улыбки. Он засунул револьверы в кобуры, пересек комнату, подошел к гардеробу и снял с деревянной вешалки пальто. – Не беспокойся; смотри – как только я это надену и застегнусь на все пуговицы, никто ничего не заметит. Я просто в бешенстве, Чарли! Вот ведь дрянной китаеза! Я в бешенстве!

– Даже не представляю себе почему, – промолвил Фрост.

– Он представляет, – отозвался Мэннеринг.

– Погоди минуту, – проговорил Фрост. – Скажи мне… скажи мне одно. Что ты такое затеваешь?

– Мы зададим косоглазому страху! – отвечал магнат, засовывая руки в рукава пальто.

– Как именно? – осведомился Фрост, с трепетом душевным отмечая форму множественного числа. – И по какому поводу?

– Да китаец на «Авроре» работает, – объяснил Мэннеринг. – Это его рук дело, Чарли, – слитки, про которые ты рассказывал.

– Но чем он тебя разобидел?

– Не то чтобы разобидел, скорее дал повод для недовольства.

– О! – внезапно осенило Фроста. – Ты ведь не думаешь, что это он убил мистера Стейнза?

Мэннеринг раздраженно буркнул что-то себе под нос, что прозвучало почти стоном. Сдернул пальто Фроста с вешалки и перебросил ему; тот поймать поймал, но надевать его не торопился.

– Идем, – торопил Мэннеринг. – Время не ждет.

– Да ради бога, – взорвался Фрост, – будь уже так любезен объясниться со мною начистоту. Мне необходимо внести в это дело ясность, если мы идем штурмовать треклятый Чайнатаун!

(Об этой своей фразе Фрост пожалел, еще не успев договорить до конца: ему совершенно не хотелось штурмовать Чайнатаун ни при каких условиях – внеся в дело ясность или не внеся.)

– Некогда, – отрезал Мэннеринг. – По пути расскажу. Одевайся давай.

– Нет, – возразил Чарли Фрост, обнаружив, к вящему своему удивлению, что в силах проявить твердость и деликатно настоять на своем. – Ты не торопишься, ты просто возбужден. Расскажи сейчас.

Мэннеринг в смятении мял в руках шляпу.

– Этот китаец на меня работал, – наконец признался он. – Старательствовал на «Авроре» еще до того, как я продал ее Стейнзу.

– Так «Аврора» была твоей? – заморгал Фрост.

– А когда Стейнз ее откупил, – кивнул Мэннеринг, – китаеза остался, вкалывает там и по сей день. По контракту типа. Звать Джонни Цю.

– А я и не знал, что «Аврора» принадлежала тебе.

– Да половина земель между Хокитикой и рекой Грей принадлежала мне на том или ином этапе, – отозвался Мэннеринг, выпячивая грудь. – Но как бы то ни было. Пока не появился Стейнз, мы с Цю слегка поцапались. Нет, не то чтобы всерьез. У меня свои методы вести дела, вот и все; у узкоглазых – свои. Вот как оно вышло. Каждую неделю я брал все, что выработал Цю, – после того как золото замерили, разумеется, – и возвращал обратно на участок.

– Что?

– Возвращал обратно на участок.

– Ты «солил» собственный участок! – потрясенно воскликнул Фрост.

Чарли Фрост не был тонким наблюдателем человеческой природы и в результате часто переживал, что его якобы предали. В разговоре он нередко принимал такой вид, будто придерживается некой загадочной стратегии, и не то чтобы нарочно прикидывался, хотя и вполне сознавал, какое впечатление создает; это проистекало, скорее, из его полной невосприимчивости к любому стороннему опыту. Фрост не умел прислушаться к себе как к кому-то другому; не умел посмотреть на мир чужими глазами; не умел рассматривать натуру ближнего иначе, нежели сравнивая со своей собственной, будь то с завистью или с жалостью. Гедонист в душе, он постоянно закутывался в кокон собственных чувств и неизменно помнил о том, что́ у него уже есть и чего еще предстоит добиться; его субъективность отличалась всеобъемлющей полнотой. Он был чужд прямолинейности, никогда не заявлял о своих мотивах личного характера в общественной сфере и потому обычно сходил за человека беспристрастного и уравновешенного, способного мыслить в высшей степени объективно и непредвзято. Но истине это не соответствовало. Его шокированный вид не был призван продемонстрировать праведное негодование, да на самом деле и неодобрения в себе не заключал. Фрост был просто-напросто сбит с толку – ведь он всегда воспринимал Мэннеринга не иначе как обладателя завидного дохода и прискорбно слабого здоровья, чьи сигары всегда отличаются наивысшим качеством, а декантер никогда не пустеет.

Мэннеринг пожал плечами:

– Я не первый, кто не прочь подзаработать, и уж всяко не последний.

– Стыд какой! – отозвался Фрост.

Но для Мэннеринга такая эмоция, как стыд, сопутствовала лишь провалу; он не испытывал никаких угрызений совести, если, на его собственный взгляд, неудачи он не потерпел.

– Ладно, свою точку зрения ты высказал. Так вот, как все вышло-то. Участок оказался никуда не годным. Ничем не лучше отвала. Как только я купил рудник, я закопал фунтов двадцать чистого золота в гравии, рассыпал тут и там, потом велел Цю начать разработку. Цю все благополучно отыскал. В конце недели пришел, как полагается, взвесить прибыль в пункт приема при лагере. Это еще до «золотого эскорта» было, ну, помнишь. В те времена банковские работники обслуживали такие пункты вдоль по реке, а скупщики работали поодиночке. Доходит дело до моего участка, мое золотишко взвешивают, представители банка спрашивают, не хочу ли я им его сдать; я говорю: нет, не сейчас; я его с собой заберу как есть. Состряпал басню: я-де откладываю добытое для частного покупателя, который намерен все целиком зараз вывезти. Или что-то в этом духе, уже и не помню толком. Так вот, после того как прибыль взвесили и стоимость ее внесли в реестр, я золотишко забираю, под покровом темноты прокрадываюсь на участок и снова рассыпаю его по гравию.

– Ушам своим не верю, – откликнулся Фрост.

– Да хочешь верь, хочешь не верь, как тебе угодно, – пожал плечами Мэннеринг. – Надо отдать китайцу должное; это повторялось раз пять-шесть, и каждую неделю он являлся ровно с тем же количеством, более или менее. Все до крупинки подбирал, сколько я ни перемешивал гравий, сколь бы глубоко ни проседал песок, несмотря на погоду и все, что угодно. Рыл как крот. Китайцы, они такие: как дело доходит до доброй старой работенки, тут к ним не придерешься.

– Но ты ему так ничего и не рассказал?

– Конечно нет! – возмутился Мэннеринг. – В своих грехах каяться? Еще чего! Как бы то ни было. На сторонний взгляд, все выглядело так, словно «Аврора» дает по двадцать фунтов в месяц. Никто и не подозревал, что это одни и те же двадцать фунтов, снова и снова! Казалось, это надежный прибыльный участок.

Мэннеринг приступил к рассказу в состоянии изрядного раздражения, но его врожденная тяга к красочным живописаниям быстро взяла свое: ему доставляло удовольствие приводить доказательства собственной находчивости. Расслабившись, он с головой ушел в повествование, постукивая краем цилиндра по ноге.