Светила - Элеанор Каттон

Однако, к несчастью для Балфура, моральный кодекс Левенталя не допускал того нарушения, на которое был готов посмотреть сквозь пальцы Балфур. Смерив собеседника бесстрастным взглядом, он откинулся на стуле и сменил тему.

– А ты знаешь, – бодрым тоном осведомился он, – ты ведь не первый, кто приходит ко мне в офис и спрашивает насчет того объявления в газете, ну про Эмери Стейнза.

Балфур поднял взгляд, он был одновременно разочарован и удивлен:

– Да ну – а кто еще?

– В середине недели заглянул один человек. В среду или, может, во вторник. Ирландец. Священник по профессии, но не католик – методист, кажется. Он займет должность капеллана в новой тюрьме.

– Он принадлежит к Свободной методистской церкви, – уточнил Балфур. – Я с ним утром познакомился. Он еще выглядит странновато. С зубами не повезло бедняге. Так, а у него-то какой интерес в этом деле?

– Я имени никак не вспомню, – пробормотал Левенталь, потеребив губу.

– С какой стати он интересовался Стейнзом? – вновь спросил Балфур. Имени капеллана он не знал и подсказать не мог.

Левенталь сложил руки на столе.

– Ну, все это как-то чудно вышло, – промолвил он. – Этот священник, по-видимому, сопровождал коронера в хижину Кросби Уэллса, чтобы забрать останки.

– Да-да, а потом он же предал тело земле, – покивал Балфур. – Сам могилу вырыл.

– Девлин! – воскликнул Левенталь, ударив кулаком по столу. – Вот как его фамилия: Девлин. А имени все равно не помню. Сейчас, минутку…

– Так или иначе, – откликнулся Балфур, – я спрашиваю: ему-то что за дело до Стейнза?

– Я сам не вполне понимаю, – признался Левенталь. – Из нашего очень краткого разговора я так понял, ему требовалось срочно переговорить с мистером Стейнзом – либо насчет смерти Кросби Уэллса, либо о чем-то имеющем к ней отношение. Но ничего сверх этого добавить не могу. Я не спросил.

– Жаль, что не спросил, – посетовал Балфур. – Это ж лишняя ниточка, и непонятно, куда она ведет.

– Ба, Том! – просиял улыбкой Левенталь. – Да ты рассуждаешь прямо как детектив!

Балфур вспыхнул.

– Не то чтобы, – возразил он. – Просто пытаюсь кое-что выяснить.

– Кое-что выяснить – для своего доброго друга Лодербека, который обязал тебя молчать!

Балфур тут же вспомнил, что священник тем же утром нечаянно подслушал Лодербекову исповедь, и ощутил смутную тревогу. Вот где лишняя ниточка-то болтается неприкаянно! Ей-ей, Лодербеку следовало вести себя осторожнее и не болтать о делах частного характера в общественном месте!

– Ну так не странно ли оно? – ощетинился Балфур. – Этот парень, Девлин…

– Коуэлл Девлин! – воскликнул Левенталь. – Вот как его звать! Я знал, что вот-вот вспомню. Коуэлл Девлин. Да, с зубами ему не повезло.

– Уж кто бы он там ни был, лично я его прежде в глаза не видел, – промолвил Балфур. – Явился откуда ни возьмись, и туда же, волнуется за Эмери Стейнза! Тебе это не кажется подозрительным?

– Да, очень подозрительно, – согласился Левенталь, по-прежнему улыбаясь. – Чрезвычайно подозрительно. Но ты начинаешь злиться, Том.

Балфур и впрямь заметно раскраснелся.

– Это все Лодербек, – начал было он, но Левенталь покачал головой:

– Нет-нет, я ни в коем случае не заставлю тебя предавать доверие. Я просто поддразниваю. Давай сменим тему. Я не стану задавать вопросов.

Но Томасу Балфуру очень хотелось, чтобы Левенталь вопрос задал. Он был вполне готов предать доверие Алистера Лодербека и от души надеялся, что, притворяясь, будто ни за что не станет разглашать тайны политика, он сподвигнет Левенталя поуговаривать его именно это и сделать. Но, по-видимому, Левенталь в эти игры не играл. (Либо не хотел, либо не знал, что можно попробовать.) Балфур чувствовал, что ему не хватает воздуха. Почему он с самого начала не сел и не рассказал откровенно и полностью о шантаже, жертвой которого стал Лодербек, и о намеченной мести? А теперь придется уйти, так толком ничего и не выяснив, – не может же он предложить поведать обо всем теперь, когда издатель заверил его, что не хочет ничего знать!

Заметим вскользь, что об этой самоцензуре можно только пожалеть: если бы Балфур и впрямь пересказал историю Лодербека полностью, 27 января события, вероятно, повернулись бы несколько иначе и для него, и для ряда других людей. Отдельные подробности воскресили бы в памяти Левенталя некое происшествие, вспомнить о котором у него не было повода вот уже много месяцев; а между тем воспоминание это весьма помогло бы Балфурову расследованию в том, что касается Карвера, и объяснило бы, по крайней мере частично, тайну присвоения фамилии Уэллс.

Однако так уж вышло, что Балфур Лодербекову историю не пересказал и никаких интересных подробностей в памяти Левенталя не воскресло, и наконец Балфур, поднявшись от замызганного стола, вынужден был поблагодарить своего друга и распрощаться с ним, причем оба остались смутно разочарованы беседой, которая сперва пробудила надежды, но тут же их и развеяла. Левенталь вновь погрузился в безмолвное религиозное созерцание, а Балфур – в чавкающую слякоть Ревелл-стрит. Колокола отзвонили половину четвертого; день шел своим чередом.

Но неумолимо движется вперед и внешняя сфера – безграничное настоящее, вместившее в себя ограниченное прошлое. Эту самую историю, со множеством отсылок и нужных акцентов здесь и там, в данный момент излагают Уолтеру Мади; и Бенджамин Левенталь, который в курительной комнате гостиницы «Корона» тоже присутствует, отдельные ее фрагменты узнает впервые. Внезапно он вспоминает о событии, приключившемся за восемь месяцев до того. Левенталь выходит вперед, огибает бильярдный стол, поднимает руку, давая понять, что хотел бы кое-что добавить. Балфур приглашает его выступить, и Левенталь начинает пересказывать воспоминание, только что всплывшее в его мыслях, приглушенно-торжественным голосом, под стать новостям столь важным.

Вот его повесть.

Однажды утром в июне месяце 1865 года некий темноволосый человек со шрамом на щеке переступил порог маленького офиса Левенталя на Уэлд-стрит и попросил разместить объявление в «Уэст-Кост таймс». Левенталь согласился, взял ручку, приготовился записывать. Посетитель сообщил, что потерял транспортный ящик, в котором содержались личные вещи, очень ценные для владельца. Он готов заплатить двадцать фунтов, если ящик ему вернут, и пятьдесят, если вернут невскрытым. Он не стал уточнять, что именно находилось в ящике, помимо того факта, что содержимое представляет для него большую ценность; изъяснялся он в грубовато-резкой, немногословной манере. Левенталь попросил его назвать свое имя; тот не ответил. Зато вытащил из кармана свидетельство о рождении и выложил его на стол. Левенталь скопировал имя – мистер Кросби Фрэнсис Уэллс – и осведомился, куда направлять откликнувшихся, если потерянный ящик вдруг отыщется. Посетитель дал некий адрес на набережной Гибсона. Левенталь записал и его, заполнил квитанцию, принял оплату и попрощался с гостем.

Вы спросите (Мади, собственно, и спросил), а почему Левенталь так уверен насчет подробностей этого визита, учитывая, что вспомнил он о нем только что, почти восемь месяцев спустя, и не имел возможности уточнить отдельные детали. Как может Левенталь со всей убежденностью утверждать, во-первых, что человек, поместивший объявление, действительно имел шрам на щеке, во-вторых, что это произошло в июне прошлого года, и, в-третьих, что в свидетельстве о рождении вне всяких сомнений значилось имя Кросби Фрэнсис Уэллс?

Левенталь ответил учтиво, но несколько пространно. Он поведал Мади, что газета «Уэст-Кост таймс» была основана в мае 1865 года, примерно месяц спустя после того, как Левенталь высадился в Новой Зеландии. Первый ее выпуск составлял всего-навсего двадцать экземпляров, по одному на каждую из хокитикских гостиниц, один – для только что назначенного главы муниципалитета и один – для самого Левенталя. (Спустя месяц, благодаря приобретению парового печатного станка, тираж увеличился до двухсот экземпляров; а теперь, в январе 1866 года, Левенталь печатает под тысячу экземпляров каждого выпуска и нанял двух помощников.) Дабы подписчики не забывали, что «Таймс» был самой первой хокитикской ежедневной газетой, Левенталь поместил самый первый номер под стекло в рамочку и повесил на стену в главном офисе. Так что он хорошо помнил точную дату основания газеты (29 мая 1865 года): ведь памятный экземпляр представал его взгляду каждое утро. А человек, о котором шла речь, пояснил Левенталь, со всей определенностью явился в какой-то из июньских дней, потому что паровой печатный станок доставили первого июля, а он отчетливо помнит, что печатал объявление посетителя со шрамом на старом ручном прессе.

А как так вышло, что его память сохранила все эти подробности? Так ведь, набирая текст, Левенталь обнаружил, что двух квадратных дюймов (стандартный размер для объявления в рекламной колонке, оплаченный человеком со шрамом) для данного сообщения недостаточно: одно последнее слово в колонку уже не влезает. Либо Левенталю пришлось бы перетасовать повторные уведомления и вообще поменять формат газеты, либо он был бы вынужден создать верхнюю висячую строку, на жаргоне наборщиков – «вдовушку», то есть последнее слово объявления (а именно «Уэллс») некрасиво повисло бы вверху третьей колонки, сбивая читателя с толку. К тому времени, как это обнаружилось, человек со шрамом давным-давно ушел, и Левенталю совершенно не хотелось идти разыскивать его по всем улицам. Вместо того он прикинул, нельзя ли выкинуть какое-нибудь слово, и наконец решил сократить второе имя заказчика, Фрэнсис. Благодаря этому висячей строки не возникло и формат колонки не пострадал.