Светила - Элеанор Каттон

– Ах, ну да, достопочтенный Лодербек, – кивнул Левенталь, откидываясь в кресле. – Ну что ж, надеюсь, хотя бы он мою газету читает в отличие от тебя! Он ведь на страницах то и дело мелькает.

– Да уж, мелькает, – подтвердил Балфур. – Но послушай, Бен, я хотел тебе один вопрос задать. Я нынче утром заходил в банк и слыхал, будто кто-то давал объявления в газету. Насчет мистера Стейнза – его-де умоляют вернуться. Дозволено ли мне спросить, кто разместил эти объявления?

– Безусловно, – отозвался Левенталь. – Объявление – это дело общественное, и в любом случае она дает внизу, под текстом, номер почтового ящика. Тебе достаточно наведаться на почту и просмотреть ящики, и ты обнаружишь ее имя.

– «Ее»?

– Да, ты удивишься, – подтвердил Левенталь. – Это одна из наших ночных бабочек! Угадаешь, которая?

– Лиззи? Ирландка Лиззи?

– Анна Уэдерелл.

– Анна? – переспросил Балфур.

– Ага! – расплылся в широкой улыбке Левенталь: он обладал чуткостью приобщенного к чужой тайне человека и всякий раз наслаждался от души, выступая в этой роли. – Ты бы сам ни за что не догадался, правда? Она пришла ко мне, когда с момента исчезновения мистера Стейнза еще двух дней не прошло. Я попытался убедить ее подождать какое-то время: по мне, так это чистой воды расточительство – давать объявление насчет пропажи человека, если его всего два дня как нет. Может, он просто в ущелье отправился, предположил я, или уехал вверх по взморью к реке Грей. Может, уже завтра вернется! Я ее уговариваю, а она – ни в какую. Говорит, никуда он не отбыл, он пропал. Вот так и сказала. Ровно в этих словах.

– Пропал, значит, – эхом откликнулся Балфур.

– И тем же утром бедняжка предстала перед судом, – вздохнул Левенталь. – До чего ж ей не везло весь последний год! Славная она девушка, Том, – очень, очень славная.

Балфур нахмурился: ему неприятно было слышать, как кто-то называет Анну Уэдерелл «славной девушкой».

– Даже представить себе не могу, – сказал он, помотав головой. – Вообще не представляю их вдвоем. Они ж совершенно разные, как мел и сыр.

– Как мел и сыр, – эхом подхватил Левенталь: ему нравились иноязычные идиомы. – А кто из них тогда мел? Стейнз, наверное, – раз карьеры разрабатывает!

Балфур пропустил его слова мимо ушей:

– А тебе Анна пояснила, по какой такой причине расспрашивает про Стейнза? Ну, то есть зачем…

– Да она пыталась с ним связаться, зачем бы еще? – отозвался Левенталь. – Но твой вопрос ведь не об этом, правда?

– Я всего-навсего имел в виду… – Балфур не стал доканчивать фразу.

– Чему ж тут удивляться, Том! – улыбнулся Левенталь. – Если этот парень выказал к ней хоть чуточку симпатии, хм…

– Что?

Издатель хмыкнул:

– Ну, ты должен признать: рядом с мистером Стейнзом мы с тобой довольно бесцветны.

Балфур насупился. Что значит «бесцветны»? Это Бен про седину? Седина облагораживает мужчину.

– Тогда второй вопрос, – произнес Балфур, меняя тему. – А что ты знаешь про некоего Фрэнсиса Карвера?

Левенталь изогнул брови.

– Не то чтобы много, – признался он. – Хотя историй наслушался, понятное дело. Про людей такого склада обычно чего только не рассказывают.

– Да, – подтвердил Балфур.

– Итак, что я знаю о Карвере? – размышлял вслух Левенталь, снова и снова прокручивая в уме заданный вопрос. – Ну, я знаю, что у него корни в Гонконге. Его отец был вроде как финансистом – что-то по линии оптовой торговли. Но они с отцом, по-видимому, разорвали отношения; с родительской фирмой он уже никак не связан. Сам себе хозяин. У него торговое судно. Вероятно, они с отцом разошлись после того, как он угодил на каторгу.

– Но что ты о нем думаешь? – не отступался Балфур.

– Пожалуй, мое о нем впечатление не самое положительное. Он, во-первых, сын богача и, во-вторых, бывший каторжник, но первое и второе можно с легкостью поменять местами. Я так понимаю, он воплощает в себе все худшее от обоих миров. Он головорез и бандит, и при этом себе на уме. Или, иначе говоря, он живет шикарно, но подло.

(Такое резюме характера для Бенджамина Левенталя было весьма типично: в своих мыслях он всегда старался позиционировать себя как умудренное третье лицо между противостоящими силами. Давая оценку другим, Левенталь сперва выявлял в их характере ключевое несоответствие, а потом объяснял, как именно полюса этого несоответствия можно в принципе совместить с помощью его, Левенталя. Он был обречен прозревать врожденную двойственность во всем, даже в своей собственной оценке этой двойственности, и в результате ему пришлось принять жесткий личный кодекс категорических императивов – в качестве меры защиты от того, что сам он воспринимал как мир противоречивый и изменчивый. Этот личный кодекс основывался на невозмутимости, рефлексии и высоких принципах: таково было единственное надежно закрепленное сиденье, с которого он мог наблюдать за этими бесконечными проявлениями двойственности, и Левенталь целиком и полностью на него полагался. Он бывал нестрог в отношении своего распорядка дня, податлив в бизнесе, шутил о религии, но в том, что касается своих категорических императивов, он никак не мог ошибаться – и на уступки не шел.)

– Я из-за этого Карвера недавно здорово влип, – продолжал Левенталь. – Где-то недели две назад он снялся с якоря вне графика, притом среди ночи. Дело было в воскресенье, в субботнем выпуске уже опубликовали всю портовую информацию. Но поскольку, согласно расписанию, «Добрый путь» в тот день не должен был отплыть и поскольку корабль отбыл несколько часов спустя после заката, как-то так вышло, что в таможенном журнале соответствующей записи сделано не было. Ну и мне никто ничего об этом не сказал, так что и в газете о его отплытии ни словом не упоминалось. Как будто барк вообще не покидал гавани! Начальник порта очень расстроился.

– Это в позапрошлое воскресенье, выходит? В тот самый день, когда Лодербек прибыл в город.

– Да, наверное. Четырнадцатого.

– Но той самой ночью Карвер был в долине Арахуры!

Левенталь резко вскинул глаза:

– Кто тебе сказал?

– Один туземец-маори. Тай, как бишь его. Моложавый такой, со здоровенным зеленым кулоном. Я с ним не далее как нынче утром на улице разговорился.

– А ему откуда знать?

Балфур объяснил, что Те Рау Тауфаре и Кросби Уэллс были близкими друзьями и Тауфаре видел, как Фрэнсис Карвер вошел в хижину в день смерти отшельника. Побывал Карвер в Уэллсовом доме до того, как хозяин скончался, или уже после, Балфур не знал, но Тауфаре уверял, будто Карвер явился туда до Лодербека, – а Лодербек, согласно его собственным показаниям, подъехал к хижине почти сразу после смерти отшельника, потому что на плите кипел чайник и вода еще не вся испарилась. Разумно было предположить, что Фрэнсис Карвер оказался в доме до того, как Кросби Уэллс испустил дух, а может статься (по спине Балфура пробежал холодок), даже был свидетелем его последних минут.

Левенталь погладил усы.

– Чрезвычайно любопытные новости, – проговорил он. – «Добрый путь» отплыл поздним вечером, спустя несколько часов после заката. Получается, Карвер вернулся из долины Арахуры прямиком в Хокитику, тут же взошел на корабль и снялся с якоря еще до рассвета. Вот это я называю поспешным отъездом!

– По мне, как-то подозрительно оно выглядит, – кивнул Балфур, думая о своем пропавшем упаковочном ящике.

– А если вспомнить, что и Стейнз исчез примерно в это же время…

– И Анна, – перебил Балфур. – В ту самую ночь ее нашли без сознания, – собственно, Лодербек и нашел, помнишь, на дороге.

– Ага! – воскликнул Левенталь. – Еще одно совпадение.

– Ты, вероятно, скажешь, что в совпадения верят только глупцы, – промолвил Балфур, – но я на это отвечу… я отвечу, что цепочка совпадений – это уже не случайность. Целая цепочка!

– В самом деле, – сдержанно согласился Левенталь.

Спустя минуту Балфур заметил:

– А насчет молодого Стейнза. Это ж стыд и срам, вот что это такое. И нечего тут сердобольничать, Бен, – давай называть вещи своими именами. Его, конечно же, убили. Человек так просто не исчезает бесследно. Неимущий бедняк – может быть. Но не человек со средствами.

– Мм, – пробормотал Левенталь; о Стейнзе он в тот момент не думал. – Хотел бы я знать, что Карверу понадобилось от Уэллса на Арахуре. И от чего он убегал, если на то пошло. Или к чему. – Издатель минуту подумал и вдруг воскликнул: – Слушай, а Лодербек, часом, с Карвером никак не завязан?

Балфур медленно выдохнул.

– Хороший вопрос, – проговорил он, словно бы скрепя сердце. – Но если я тебе скажу, я предам доверие Лодербека. Нарушу свое слово!

Балфур снова уставился на свечной фитиль, надеясь, что приятель станет уговаривать его продолжать.