Светила - Элеанор Каттон

За рабочим столом Мэннеринга висел роскошный акварельный пейзаж в золоченой раме: на картине были изображены высокий утес, косые лучи солнца, силуэт листвы лиловатого оттенка и, в туманной дали, бледный, размытый изгиб радуги из-за облака. Чарли Фрост считал картину превосходным произведением искусства, несомненно делающим честь вкусу Мэннеринга. Он любил измыслить предлог зайти к старшему приятелю, чтобы посидеть в этом самом кресле, глядя на пейзаж снизу вверх и силою воображения переносясь в дальние, исполненные великолепия дали.

– Да уж, эти две недели выдались – врагу не пожелаешь, – сетовал между тем Мэннеринг. – А теперь еще моя лучшая шлюха взяла да и объявила, что у нее-де траур! Сплошная нервотрепка, говорю тебе. Начинаю думать, что она умом тронулась. Что за удар судьбы! Когда это твоя лучшая шлюха. Что за удар! А знаешь, она ведь была с Эмери в ту ночь, когда он исчез.

– Мисс Уэдерелл – и мистер Стейнз? – Фрост, накрыв ладонями резные подлокотники кресла, кончиками пальцев водил по углублениям узора.

Красота для Чарли Фроста была более или менее синонимична утонченности. В его представлении идеальная женщина посвящает себя самоусовершенствованию, она преуспела в женских искусствах вышивания, игры на фортепиано, высушивании цветов и листьев и тому подобном; она чудесно поет, тихо читает, от констатации какого бы то ни было мнения воздерживается, она – очаровательный, бесценный коллекционный экземпляр, а превыше всего она любит быть любимой. Анна Уэдерелл не обладала ни одним из этих качеств, но признать, что Анна совершенно не походила на фантастический образ Фростова воображаемого идеала, отнюдь не означало утверждать, будто служащий банка не питал к ней никаких теплых чувств или не услаждал естество, подобно всем прочим. Теперь, вообразив Анну и Стейнза вместе, он почувствовал некоторую неловкость – почти отвращение.

– О да, – подтвердил Мэннеринг, извлекая хрустальную пробку из графина и взбалтывая жидкость. – Он купил ее на всю ночь – и еще не хватало, чтоб нагрянул констебль или еще кто-нибудь постучался! Он ее к себе домой забрал! Отели-бордели – это не для него, сами понимаете! А уж разборчив-то – подавайте ему только эту, и никакую другую, ни Кейт, ни Лиззи; Анну, говорит, и точка! А на следующее утро она – на пороге смерти, а он пропал бесследно. Прямо не знаю, что и думать, Чарли. От нее, понятное дело, никакой помощи. Говорит, ни черта не помнит до того момента, как пришла в себя в тюряге, и, судя по ее одурелому виду, я склонен ей поверить. Она моя лучшая шлюха, Чарли, – вот только дьявол бы побрал этот ее дурман: вот право, побрал бы в собственное пользование! Сигару хочешь?

Фрост взял из ящика сигару, Мэннеринг, наклонившись, поднес бумажный жгут к углям, но жгут оказался коротким и вспыхнул слишком быстро: Мэннеринг обжег себе пальцы. Он с проклятьем выронил бумагу в камин. Пришлось скрутить еще один жгут из промокашки; лишь несколько мгновений спустя обе сигары были зажжены.

– И это не говоря уже о тех неприятностях, что выпали на твою долю, – добавил Мэннеринг, усаживаясь обратно в кресло.

Фрост страдальчески поморщился.

– Мои неприятности, как ты говоришь, под контролем, – заверил он.

– А я бы сказал, что нет, – покачал головой Мэннеринг. – Взять хоть эту вдовицу, что заявилась в четверг, – и теперь весь город гудит как пчелиный улей! Я тебе скажу, на что это все похоже с моей колокольни. Чертовски похоже на то, что ты знал о подброшенном в отшельникову хижину золоте и, как только он помер, сделал все, чтобы оформить сделку купли-продажи как можно скорее.

– Это неправда, – возразил банковский служащий.

– Похоже на то, что вы тут оба вместе замешаны, – продолжал Мэннеринг. – Ты и Клинч; вы ж вроде как партнеры не разлей вода. Теперь небось судью пригласят. Кого-нибудь из Высокого суда. Такие проблемы сами собою не рассасываются. И мы все окажемся втянуты: где мы были в ночь на четырнадцатое января, все такое. И надо бы с нашими показаниями разобраться еще до того, как это случится. Я тебя не обвиняю. Я просто описываю ситуацию со своей колокольни.

В Мэннеринговой манере изъясняться зачастую проскальзывали диктаторские ноты: его самовосприятие было непоколебимо, авторитарно и абсолютно. Мир он воспринимал лишь с позиций командования им, а еще он любил пафосные речи. В этом он составлял полную противоположность своему гостю: это различие у Мэннеринга вызывало некоторое раздражение, ибо, хотя он ценил почтительность в собеседнике, его нервировали те, кого он почитал недостойными своего внимания. К Чарли Фросту он всегда был щедр, угощал юношу дорогими напитками и сигарами, дарил ему билеты на балкон на все последние представления, но молчаливая сдержанность Фроста действовала ему на нервы. Мэннеринг имел обыкновение присваивать своему окружению определенные роли, вешать ярлыки – так людей маркируют по профессии, обозначая «доктор» или «капрал»; его ярлыки, составленные про себя и никогда не озвучиваемые вслух, характеризовали людей исключительно по их с ним взаимоотношениям: именно так он и воспринимал всех своих знакомых – как отражения или даже частицу себя самого.

Мэннеринг, как уже отмечалось, был весьма тучен. В двадцать лет он отличался дородностью, в тридцать отрастил живот, а к сорока годам его торс приобрел почти сферические пропорции, и, к вящему своему ужасу, он уже не мог без посторонней помощи ни взгромоздиться верхом на лошадь, ни спешиться. Чем признать, что этакие габариты стали для него помехой в повседневной деятельности, Мэннеринг все списывал на подагру: этим заболеванием он никогда не страдал, зато звучало это солидно и аристократично. А ему очень хотелось сойти за аристократа; нередко даже и удавалось благодаря светлому цвету лица, бачкам и дорогой одежде. В тот день его шейный платок был сколот золотой булавкой, а жилет (пуговицы которого явно держались из последних сил) дополняли лацканы с разрезом.

– Мы ни в чем таком вместе не замешаны, – возразил Фрост. – Понятия не имею, о чем ты.

Мэннеринг покачал головой:

– Я вижу, ты угодил в переплет, Чарли, – невооруженным глазом вижу! Вы с Клинчем оба. Если дело дойдет до суда – а очень может быть, что и дойдет, – тебе придется объяснять, почему сделка купли-продажи на дом была проведена так быстро. И это – самый важный момент, насчет которого вам неплохо бы договориться. Я не предлагаю давать ложные показания – я лишь намекаю, что ваши истории должны сойтись. Зачем ты пришел – за помощью? Тебе нужно алиби?

– Алиби? – удивился Фрост. – Для чего бы?

– Да ладно тебе! – Мэннеринг отечески погрозил ему пальцем. – Только не говори, что ты на голубом глазу все это провернул. Сделку-то оформил со свистом!

Фрост пригубил бренди и сказал:

– Не следует обсуждать это дело в такой легкомысленной манере. Ведь в него вовлечены и другие люди.

(Такова была одна из его стратагем – неизменно давать понять, что ему не хотелось бы разглашать чужие тайны.)

– Да пропади они пропадом, эти другие люди! – рявкнул Мэннеринг. – Пропади они пропадом, эти твои «следует» и «не следует»! Ты мне расскажи всю подноготную! Ну, давай выкладывай!

– Хорошо, расскажу, но ничего криминального в том нет, – заверил Фрост не без удовольствия: ему, пожалуй, нравилось заявлять о собственной невиновности. – Сделка была абсолютно законна и совершенно правомерна.

– Тогда чем ты это объясняешь?

– Объясняю что?

– Как все вышло.

– Все легко объяснимо, – спокойно отозвался Фрост. – Когда Кросби Уэллс умер, Бен Левенталь узнал о том почти сразу же, так как взял интервью у приезжего политика, едва тот объявился в городе, – чтобы следующим же утром дать спецматериал в газету. А политик – Лодербек его фамилия, Алистер Лодербек, – так вот он только что побывал в хижине Уэллса, он-то и нашел труп. Естественно, он обо всем рассказал Левенталю.

– Ишь пронырливый иудей! – с наслаждением откомментировал Мэннеринг. – Этот всегда окажется в нужном месте в нужное время, так?

– Наверное, – отозвался Фрост; он предпочитал держать свое мнение при себе. – Но, как я уже говорил, Левенталь узнал о смерти Уэллса раньше всех прочих. Еще до прихода в хижину коронера.

– Но ему-то не пришло в голову тотчас же купить эту землю, – напомнил Мэннеринг.

– Нет. Но он знал, что Клинч как раз ищет, во что бы вложить деньги, так что он оказал Клинчу добрую услугу и поделился с ним новостью: сообщил, что собственность Уэллса очень скоро выставят на продажу. Следующим же утром Клинч пришел ко мне с задатком, готовый совершить покупку. Вот, собственно, и все.

– О нет, не все, – возразил Мэннеринг.

– Уверяю тебя, все, – стоял на своем Фрост.

– Я умею читать между строк, Чарли, – заверил Мэннеринг. – «Оказал добрую услугу»? Уж не по доброте ли сердечной? Только не он – только не Левенталь! Это называется наводка – наводка насчет того треклятого клада! Они спелись – Левенталь и Клинч! Ставлю мою шляпу, что спелись!