Небеса - Анна Матвеева

Когда двери закрывались, их придержала чья-то блестящая штиблета.

Мы шли рядом, мы шли вместе.

Антиной Николаевич предложил мне руку, и я ухватилась за нее с большим своим удовольствием. Встречные девицы ненавидели меня взглядами — таким красивым был мой спутник.

— Знаешь, дорогая, в чем заключается подлинная трагедия депутата Зубова?

Он сразу начал звать меня «дорогая», но звучало это не привычно-ласково, как у телевизионных мужей, нет; депутат с капризным, особенным привкусом выделял гусиный третий слог и превращал прилагательное в существительное — оно и вправду начинало существовать… Зубов почти всем придумывал прозвища, и они прилипали к людям намертво, как смола. Веру он звал матушкой, и она бесилась от этого неприкрыто.

— Подлинная трагедия депутата Зубова — его молодость, — сообщил Антиной Николаевич, и я порадовалась, что не стала отвечать — вопрос был риторической фигурой. — Молодых в политике не жалуют, не жалеют и не желают — вот почему так редко случаются в моей жизни телевизионные показы, вот почему девушки не узнают меня и не просят автографов: всему виною массовая ненависть коллег по законотворчеству.

— Шикарно говорите, — не утерпела я, — вам не законы, вам бы романы писать!

Депутата передернуло:

— Дорогая, знала бы ты, как я не люблю писателей! Я даже к бандитам лучше отношусь. В Германии, кажется, однажды видел выставку художественно переосмысленных трупов — берут умершее тело, в живот красиво монтируют всякие ящички, к груди прикрепляют декоративные ручки, ноги украшают лампочками. Эти артефакты напоминают мне литературу: когда мертвое чувство украшают метафорами и моралями. Разве что белый гвельф… но ему до сих пор не нашлось равных. Нет, дорогая, я предпочитаю иное чтение — история, философия, богословие.

— Богословие — это актуально, — сказала я, вспомнив о своем утреннем провале. Почему бы не рассказать о нем Зубову?

Он улыбался, слушая меня, да и мне самой теперь казалось, что речь идет о беспримерно смешных вещах. Рассказ окончился живописанием гневных забегов Веры, и одновременно мы поравнялись с городским зверинцем. Антиной Николаевич вежливо постучался в окошечко кассы, над которым белела табличка: «Детский билет — 15 рублей, взрослый билет — 15 рублей».

— Нам, пожалуйста, один взрослый билет и один детский, — потребовал депутат, кивая в мою сторону, — вот эта девочка со мной.

Кассирша раскраснелась от старания, сдавая мелочь в холеную ладонь Зубова.

— В стране, где люди не видят разницы между взрослыми и детьми, трудно заниматься политикой, — грустно заметил Антиной Николаевич, высыпая монеты в руку нищего, который взялся будто из воздуха и теперь благодарно кивал депутату.

Мы шли к белым медведям. Грузные и лохматые, они ныряли в бассейн, мелькая смешными черными подошвами. Потом вылезали на воздух, стряхивали с блекло-желтых шкур мелкие водопады брызг и щурили узкие глаза.

— Желтые медведи, — вяло пошутил депутат, но почти сразу оживился, завидев маленькое кафе. — Заходи, дорогая, зимой в зверинце холодно.

В кафе такого сорта официанты не водятся, и депутат самостоятельно сбегал к барной стойке за бутылкой польского шампанского. Красиво открыл бутылку и разлил шуршащий напиток в пластиковые стаканчики.

Я не могла привыкнуть к его красоте: все же собой он был хорош сказочно. Все оборачивались на Зубова — мужчины, женщины, дети, даже чужие собаки приходили к Антиною Николаевичу и умильно выкладывали слюнявые головы ему на колено. Впрочем, собаки старались зря — он их не любил.

— Муж твоей начальницы — священник, хотя матушка Вера предпочла бы видеть его в несколько другой одежде. Матушка — человек суровый и нетерпимый, но вот по части религий проявляет ангельское смирение. А заметка твоя не сходилась с генеральной линией, которую матушка прочертила для религий и сект: она считает, что каждый имеет право на своего Бога… От себя добавлю — две сравнительно молодых особы никогда не начнут дружить, склонившись над общей кастрюлей. Capito? Помог я тебе?

— Весьма, — сказала я. — Депутаты как раз и нужны для того, чтобы помогать простым людям.

Зубов весело глянул на меня поверх стаканчика, где прыгали мелкие пузырьки:

— Ты мне нравишься. А вот наш оконфузившийся владыка Сергий матушке Вере не нравится. Потому она и старается закопать его поглубже. Знаешь, дорогая, в таких случаях газеты оказываются куда надежнее совковых лопат, и физика робеет пред ликом голубого экрана. Наш Цезарь никогда не сможет доказать, что не был знаком со своим Никомедом… Да, это тебе не партия любителей Вишну!

Он ловко ухватил бутылку за толстое зеленое горло и разлил остатки шампанского.

— Секты, секты… Ты же помнишь, дорогая, что в Риме христианство долгое время тоже считалось сектой?

— Ваши римляне были дикарями! Они выбрасывали младенцев, которые родились в несчастливые дни.

— Умница, — похвалил меня Ангиной Николаевич. — Демонстрируешь широкую эрудицию. Может, ты еще и подвиги Геракла перечислить можешь?

— Немейский лев, — начала я, — Лернейская гидра… Да не подсказывайте вы, сама вспомню… Стимфалийские птицы, Керинейская лань…

— Достаточно. — Депутат поставил пустую бутылку под стол. — Достаточно, дорогая, садись, пять!

— Вы женаты? — выдохнула я: некстати, конечно, но удерживаться от этого вопроса я больше не могла.

Зубов строго сказал:

— Нет, дорогая, я не женат. И это не означает, будто бы у тебя есть хотя бы маленький шанс исправить этот недостаток. — Он прижал ладонь к груди, и я зачарованно рассматривала ее. Нежная и тонкая, с продолговатыми ровными пальцами, блестящие ногти в форме правильных овалов. — Я дал обет безбрачия.

— Кому вы его дали? — язвительно, чтобы спрятать разочарование, спросила я, но депутат вдруг рассердился, потребовав не рассуждать о «вещах мне неведомых».

Затем он без всякого перехода заговорил про Италию и горстями сыпал итальянские словечки. Я никогда не была за границей, могла в ответ пересказать только чужие впечатления — например о германском вояже Лапочкина, — но депутат немедленно возмутился:

— Фи, немцы! У них только музыка хороша!

Он начинал уставать от меня и откровенно томился гаснущим разговором. С огромным усилием я попрощалась, и Зубов немедленно смылся из кафе, уронив на стол необоснованно крупную купюру.

В редакцию я так и не вернулась, решив, что позвоню туда завтра с утра. Мне хотелось уложить в голове все случившееся, тем более старые впечатления тоже не думали сдавать позиции и покидать насиженное место.

Глава 22. Территория мужчин

Синодальная комиссия прибыла в Николаевск ночным домодедовским рейсом, и Артем во все глаза разглядывал высоких гостей. Его взяли в порт последней минутой, подвернулся владыке под руку.

С промерзшего трапа резко и резво спустился митрополит Иларион, следом с неспешным достоинством шествовал архиепископ Антоний.

Митрополит грузный, как медведь, но движется легко, и видно, что все привык делать стремительно. Вместо голоса у него — настоящий рокот прибоя, так что не утруждаясь можно перекричать самолетные двигатели, а еще среди примет были седая борода водопадом и грозно схмуренные в одну брови. Стюардессы, проходившие мимо, испуганно косились в сторону митрополита.

Архиепископ Антоний совсем другого сорта: худощавый и негромкий, он словно бы терялся в тени митрополита, но стоило всего раз глянуть в темные синие глаза, чтобы убедиться в том, что архиепископ никогда и нигде не потеряется. На каждого человека он смотрел с лаской, чувствовались в нем глубокая сила, терпение, но и строгость невозможная. Артем, тот сразу подобрался, как солдат перед генералом, но успел подумать, что архиепископ Антоний наверняка не поспевает за ускоренным темпом жизни митрополита, а митрополита должна раздражать неспешная вдумчивость архиепископа.

Отец Артемий ошибался, потому что священный тандем выполнял любую миссию с филигранной точностью, а между собой высокопреосвященства ладили лучше самых старых друзей. Так же, если не с большей теплотой, оба приветствовали владыку Сергия. Автомобиль урчал рядом с трапом, и епископ сделал приглашающий жест.

— Мне нужно дождаться чемодан, — заявил митрополит Иларион, и епископ повернулся к отцу Евгению:

— Тебе нужно дождаться чемодан.

Тот дрогнул щекой, дождался, пока высочайшие гости усядутся в машину, и сказал отцу Никодиму:

— Займешься чемоданом.

Артем улыбнулся, когда Никодим повернул к нему голову.

Битый час прошел, прежде чем выгрузили багаж: по застоявшейся скрипучей ленте поехали разномастные коробки, сумки, свертки… Артем долго разыскивал небольшой чемодан с фамилией митрополита на бирке и нашел его, только когда все прочие вещи расхватали, не дав им доехать до колыхавшихся резиновых шторок.