Небеса - Анна Матвеева

Валькирия признавала некоторые успехи только за Верой, но не хвалила ее, а всего лишь сдержанно сопела, прочитывая сданные строки. Но даже для любимицы своей Ольга Альбертовна не стала поступаться привычками, и когда Вера закончила говорить, испуганно сморщившись, как перед ударом в лицо, валькирия, гневно сняв очки с носа, закричала на полной громкости:

— О чем ты, Афанасьева, ты вообще в своем уме? Заметку тебе снять с номера! А чем, позволь спросить, я полосу закрывать буду? Собственным портретом?!

Обычно, откричавшись, Ольга Альбертовна укрепляла очки на носу и, все еще передергивая плечами, уходила по новой в работу. Сейчас же валькирия никак не могла успокоиться, кричала и брызгалась слюнями, даже когда Вера покинула секретариат.

В отделе было пусто, и только хозяйственный ветер полоскал штору. Грустная Вера уселась за стол и подвинула к себе недочитанную сводку новостей.

«Сотрудники милиции задержали подозреваемого, совершившего разбойное нападение на киоск…» «В среду Управление пожарной охраны проводит операцию "Сигнал"…» «Завтра в Николаевск прибывает Высочайшая Комиссия Священного Синода, которой предстоит поставить точку в скандальном деле епископа Сергия…»

Если бы Артема спросили, какой из собственных недостатков раздражает его сильнее всего, он сейчас же сказал бы, что молодость и малый опыт. Отец Артемий во все глаза следил за опытными священниками, осознавая новые, каждый день новые и почти всегда нелегкие открытия. Как любой новичок, Артем делал много ошибок в первые годы служения — причем ошибки эти касались не столько богослужений, сколько отношений с людьми — увы, здесь не годились никакие общие правила.

Православная привычка думать о себе как о недостойном «черве, а не человеке» далеко не сразу укрепилась в Артеме; точнее, он воспринимал ее как признак внешнего благочестия, а не истинную потребность души. Так бывает с некоторыми школьниками, что механически заучивают теоремы, не видя порядка, укрытого за правилами: именно этот порядок был прежде всякой теоремы, он и привел к ее появлению — не наоборот. Примерно то же происходило с Артемом, только вместо правил в его задачах были живые люди, и тем труднее было смиряться с собственными ошибками. Вот и получалось, что каждое заученное слово оживало в реальности и требовало не просто умственного или сердечного приятия, но и тяжелой работы души: ох какие на ней оставались кровавые мозоли…

…В первый год служения Артему дали окормлять областную больницу — белые, в узких и длинных окнах, корпуса прятались за густой сосновой рощицей. Под землей эти корпуса, будто корнями, соединялись разветвленной сетью не то подвалов, не то подземелий, где на ходу развевались полы белых халатов, где шмыгали из угла в угол быстрые мыши, где густо пахло дымком запретных сигарет… Артем не любил спускаться в эти «переходы» и, даже если так было явно быстрее, отправлялся из корпуса в корпус наземным путем. Впервые он увидел ту парочку возле первой хирургии: великан с выбритой головой и длинными, как у гориллы, руками навис над худенькой, бледной женщиной, преданно смотревшей ему в глаза. Белые халаты трепетали на осеннем ветру. Великан уткнулся взглядом в Артема и расцвел улыбкой:

— Вас мне и надо, батюшка, поможете моей женщине?

Артему не понравилось такое определение, тем более что на гигантской лапище великана золотилось обручальное кольцо, но в то же время он, конечно, был рад просьбе о помощи — он тогда к ним не привык.

Великан оказался заведующим хирургическим отделением, а его женщина — операционной сестрой, бессменно ассистирующей любовнику. Возраст у нее был совсем немного до сорока, хотя она явно пыталась приуменьшить его за счет едва ли не подростковой одежды. Анкетные данные она проговорила быстро — родители умерли, не замужем, детей нет. Совсем недавно медсестра вернулась с отрядом из Чечни, и сразу после этого домой к ней начал приходить некий мужчина. Он, говорила женщина, ее домогается, и приходится уступать — хотя она этого абсолютно не желает.

— Возьмите да прогоните его, — удивился Артем, — в чем проблема? Хотите, я его прогоню, если вам страшно?

Медсестричка глянула на священника исподлобья:

— Вы не поняли, этот человек выходит из стены или шкафа и ложится ко мне в постель. Это и раньше случалось, но редко, не так чтобы каждую ночь.

Артем улыбнулся:

— Инкубы и суккубы, значит? Скорее всего в реальности этого не происходит, просто бесовское искушение. С ним надо бороться.

Похоже, медсестра обрадовалась этим словам, во всяком случае, внимательно слушала, как батюшка рассказывает о таинствах исповеди и святого причастия. Договорились о встрече в храме и разошлись: в темном больничном коридоре висел желтый круг лампы, похожий на перезрелую луну.

…Она пришла в храм — в короткой юбке, в прозрачной блузке и страшно неуклюже повалилась на колени. На исповеди медсестричка рыдала в полный голос, и Артем допустил ее к завтрашнему причастию. У него почти не было сомнений, что поступает он абсолютно правильно, и после того, как дама причастилась, Артем не без гордости пересказал случившееся немолодому священнику, отцу Иоанну. Тот до рукоположения успел окончить медицинский институт и насторожился изрядно: «Ей нужен психиатр».

Артем возмутился — разве с истинно кающимися Бог не творит чудеса? Причастие — лучшее из лекарств, кроме того, Артему было крайне тяжело представить себе ситуацию, в которой он отправил бы в дурдом человека, просившего о помощи. Отец Иоанн начал терпеливо объяснять, что обломки души можно восстанавливать и лекарствами — наряду с церковным вспомоществованием: «Почитай врача честью, и врачество его, ибо их создал Бог». Кроме того, завелся отец Иоанн, что это за бесы такие, если бегут от галаперидола и нейролептиков?

Артем не стал спорить с батюшкой, но и к доктору свою знакомую не отправил. Через несколько дней медсестра позвонила ему вечером домой с жалобой на ночного гостя — он снова приходил к ней прямиком из шкафа, а наутро ее увезли на «скорой» в психбольницу. На работу и в нормальную жизнь она больше не вернулась.

Артем переживал этот случай так тяжело, что несколько месяцев не мог ни о чем другом думать. Каялся со слезами: ведь если бы не его дурацкое упрямство, женщина могла бы избежать болезни, захватили бы вовремя и, может, вылечили… С тех пор он сознательно приучал себя не скрывать от людей своих сомнений — даже если они выглядели непрезентабельно.

Ох, сколько было у него таких ошибок, вспомнить жутко. Отец Георгий однажды сказал Артему, что у священников, как и у врачей, имеется свое собственное кладбище: мысль простая и верная. Мог бы Артем припомнить и еще одну историю того же, первого года служения — хотя слово «припомнить» здесь не годится, честно говоря, он вряд ли когда сможет ее позабыть.

…Первый год, четыре литургии в неделю, и самым тяжелым всегда был (как ему положено) понедельник. Перед вечерней службой Артем беседовал с певчими — даже сильно постаравшись, он вряд ли смог бы вспомнить теперь, о чем шла речь. Когда в храме появились эти люди, Артем обрадовался — как всегда радовался новым людям, пришедшим на богослужение. Мужчина и женщина в немаленьких летах, но крепкие, выносливые даже с виду, какими бывают старые деревья. Оказалось, что они пришли не к службе, а хотят попросить батюшку отправиться с ними, чтобы исповедовать и причастить больного сына, Леонида. Отец Артемий спросил — почему же не побеспокоились раньше? Ведь причащаться надо натощак, с утра — и эти требования не отменяются даже для тяжелобольных людей. Мать начала объяснять, что с утра все было не так тревожно, а теперь им кажется, что Леонид не доживет до вечера. Она, странное дело, не плакала, а словно замерла в своем горе, в предвкушении того страха, что немедленно обрушится на нее со смертью сына. Это теперь Артем так думал, вспоминая ее застывшие, но при этом горячие, будто лава, глаза, а тогда ему показалось, что дело может быть и не таким серьезным — родители есть родители, перестраховываются. Он, разумеется, знал правила — если человек при смерти, то следует оставить Литургию и отправляться к умирающему, но вдруг засомневался — следует ли так запросто бросать прихожан и службу? Спросить тоже было не у кого — как назло, не было в храме ни настоятеля, ни отца Иоанна. Артем судорожно решал, как быть, и уговорил наконец родителей болящего, чтобы ехали домой и ждали священника с утра. «Так будет больше пользы», — объяснил он и сам лично проследил, чтобы адрес Леонида правильно записали — отец Иоанн обязательно причастит его перед завтрашней Литургией.

После того как примешь решение, сомнения утихают, и Артем, честно говоря, забыл об этой истории уже на следующий день — по вторникам он не служил и в храме появился только средой. Первым человеком, которого Артем встретил в среду, был отец Леонида — ссутуленный, в черном пиджачке, он просил дать ему погребальное покрывало для сына. Леонид умер в понедельник, в десять часов вечера. С отцом Артемием старик даже и разговаривать не стал, и потом уже только батюшке сказали, что отпевать сына родители решили в другом храме, потому что «в Сретенке служат священники, недостойные своего сана».