Индийский мечтатель - Евгений Штейнберг

Немалого труда стоило перевести текст так, чтобы характерные выражения, остроты, поговорки не потеряли смысла и звучали со сцены на здешних языках так же свежо, метко и весело, как в оригинале.

Неоценимую помощь оказал Голукнат Дас. Без него едва ли Лебедев смог бы так быстро осуществить свой замысел.

Итак, работа была закончена! Но прежде чем приступить к созданию театра, он хотел удостовериться в качестве перевода и его пригодности для постановки. Текст был переписан в трех экземплярах. Два из них вручены тем же пандитам, которые высказали свои мнения о предыдущем — научном — труде Лебедева; третий Герасим Степанович отправил сэру Уилльяму Джонсу. Его оценка особенно интересовала Лебедева потому, что Джонс отлично знал английскую литературу и мог, как никто другой, судить о работе переводчика.

Оба индийских ученых высказали полное свое удовлетворение прочитанным.

От Уилльяма Джонса долго не было ответа. Лебедев узнал, что он заболел и не покидает своего дома. Совершенно неожиданно однажды утром он получил письмо следующего содержания:

Дорогой сэр!

Я с удовольствием прочел пьесу, переведенную вами с английского на бенгали и хинди. Хотя я не считаю себя знатоком современных индийских языков, ибо занимаюсь главным образом санскритологией, тем не менее готов высказать мое мнение. Если пожелаете навестить меня в любой день после заката солнца, я буду рад побеседовать на тему, интересующую нас обоих.

Искренне ваш

Тон письма был суховат, но вполне доброжелателен. Вряд ли Джонс стал бы приглашать его, да еще будучи больным, если бы счел работу негодной. Если же у него есть критические замечания, тем лучше. Герасим Степанович готов был услышать самые придирчивые и суровые суждения, только бы они помогли устранить недостатки.

Уилльям Джонс лежал в гамаке, на большом крытом балконе.

Герасиму Степановичу сразу бросилась в глаза произошедшая в нем перемена. Больной осунулся, похудел: лицо было желтым, как шафран, глаза ввалились…

«Кажется, недолго протянет!» — подумал Лебедев и мысленно простил ему прежнюю обиду. Известное дело: от желчной болезни люди становятся злыми и раздражительными.

Джонс старался быть любезным:

— Должен чистосердечно признать, что вы, сэр, в равной мере сведущи в бенгали и в английском языке. Однако не могу одобрить ваш выбор. Следовало бы избрать высокую трагедию либо эпическую поэму; например, «Потерянный рай» Мильтона или что-нибудь в этом роде.

Лебедев изложил свои доводы, но они не убедили Джонса…

— Не понимаю, — сказал тот, — как может автор предназначать свой труд для черни, да еще азиатской! Литература, как и наука, являются достоянием избранного круга людей, обладающих широким образованием и утонченным вкусом. Только они могут по достоинству оценить талант автора и воспринять его идеи. Чернь способна лишь восхищаться кривляньем фигляров и гоготать над грубыми остротами шутов.

Герасим Степанович ответил не сразу. Ему не хотелось раздражать больного, но он не мог оставить вовсе без возражения подобные суждения.

— Мне трудно согласиться с вами, сэр Уилльям, — сказал он мягко. — Ведь сам я до пятнадцати лет ни читать, ни писать не умел — из милости выучил добрый человек. Как же я могу признать, что наука, художества, литература — это удел избранных?

Последовала некоторая пауза. Джонс, очевидно испытывая некоторое смущение, перешел к конкретному разбору перевода. Он действительно сделал много полезных поправок, которые Герасим Степанович тщательно записал. Но к самой идее постановки пьесы на бенгальском языке в исполнении здешних артистов сэр Уилльям продолжал относиться скептически:

— Индийский театр на протяжении тысячелетий создал своеобразные, только ему одному присущие типы драматических представлений. К чему искусственно пересаживать на индийскую почву растения, произросшие в ином климате?

Вступать в новый спор было явно бесполезно. Лебедев выразил глубокую признательность за полезные советы. Когда они прощались, больной сказал:

— Ваш грамматический труд тоже прочитан и мной и мистером Кольбруком. Мы согласны его опубликовать… если вы сочтете возможным отказаться от некоторых резких суждений.

— Конечно, сэр Уилльям. Возможно, что в пылу спора я не всегда соблюдал учтивость.

Это была их последняя встреча. В апреле 1794 года сэр Уилльям Джонс скончался.

Но Герасим Степанович больше не посещал заседаний Азиатского общества… Все его мысли были прикованы к театру.

По установленным английскими властями правилам нужно было получить официальное разрешение на открытие нового театра.

Лебедев вспомнил о своем посещении генерал-губернатора, который обещал оказывать ему содействие.

На этот раз сэр Джон Шор принял Лебедева более сухо.

Полицейское управление успело доложить ему, что русский артист ведет себя предосудительно. Не зная этого, Герасим Степанович не придал большого значения сдержанности оказанного ему приема. Для него было важно, что генерал-губернатор разрешил давать представления. Теперь можно было заняться набором труппы и подысканием помещения.

Голукнат Дас взял на себя первую из этих задач, Герасим Степанович принялся хлопотать о второй. В Калькутте существовало два подходящих помещения с уже оборудованной сценой. Одно находилось в увеселительном саду, арендованном у Ост-Индской компании Джозефом Джекобсом, но к нему Лебедев обращаться не хотел — не только из личной антипатии, но еще и потому, что Сону поделился с ним подозрениями насчет связей Джекобса с полицией. Другое помещение, принадлежавшее также компании, большую часть года пустовало; лишь изредка здесь гастролировали артисты из Европы — англичане или итальянцы. Герасим Степанович рассчитывал, что сможет снять этот театр. Какой прок компании от здания, которое почти всегда пустует и не дает дохода?

Он. отправился к Томасу Говарду, чиновнику, управлявшему театрами и другими общественными зданиями компании. Это был долговязый господин с лисьей мордочкой. Управляющий внимательно слушал просителя; на лице его играла сладенькая улыбочка; слушая, он одобрительно кивал головой.

— Как же, как же!.. Слыхал о вашем замысле, — заговорил Говард тонким ласковым голосом. — Сенсация, сэр, сенсация! Оригинально и удивительно! Отдаю должное вашей, сэр, изобретательности и восхищаюсь…

— Очень тронут! — воскликнул Лебедев, обрадованный поддержкой. — Итак, вы согласны сдать мне ваш театр?