Том 2. Вторая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин

что была. Каждый день часов в пять Марина приносила «Пролог» с застежками и нараспев читала жития следующего дня, не спрашивая, хочет ли Иосиф слушать, и не заботясь о том, слушает ли он. Хотя он часто и лежал не двигаясь и безучастно, но вдруг через несколько иногда дней заданный вопрос показывал, что он все слушает и все помнит. В эти часы Соня редко бывала, но когда бывала, то Марина все равно читала при ней. Иногда приходил старик, Ольга Ивановна или кто из молодцов. Делать это Марина не пропускала никогда, хотя она сама была все менее и менее здорова, так что только видая ее каждый день, можно было не замечать, как она изменилась. Длинные постные службы еще более брали ее силы; наконец она совсем расхворалась, и позванный, несмотря на протесты больной, доктор велел ей сидеть дома, прибавив, что недели через две все пройдет. По его уходе Марина тихонько, рассмеявшись, сказала:

– Чудно, дяденька, говорит он, что недели через две все пройдет, а не видит того, что все равно, выходя или не выходя, я до Пасхи протяну, а там помру.

Старик ответил:

– Это никому не известно.

– Помни мое слово, – молвила Марина и отвернулась к стенке, не то заснула, не то заплакала.

В пять часов зашел к ней Иосиф и стал говорить что-то, топчась на месте. Послушав некоторое время, больная улыбнулась и спросила:

– «Пролог» почитать, что ли?

– А вам не трудно будет?

– Стоит ли говорить об этом! Достаньте с сундука.

– Как у вас славно тут! – проговорил Иосиф, в первый раз войдя в ее комнату, куда были помещены все большие, слишком громоздкие для парадных горниц иконы и сундуки.

– Чем не келья? – ответила Марина и, севши на постель, начала чтение. Окончив, она спросила: – Скучно было без книга?

– Да, привык я, знаете ли, и потом, это успокаивает.

– Не то вы говорите, Иосиф Григорьевич! Если б я говорить умела… но, может, вы так поймете. Возьмем монастырь: службы все в одно время, встают тоже, работают, трапезуют тоже – и жизнь делается легка и красна, как в раю. Или наших стариков – не то же ли? И вы – не одни. Усердие в молитве у всех разное, сколько людей, столько душ, все – отличны, а слова, оказательство и время – одно, все вместе крепко стоят, и сам себя не теряешь; так и во всех. А захочешь сам помолиться, уйди к себе или при всех, сидя, ходя, в пути, за работой про себя вздохни, но это – совсем другое, и одного этого мало. А где уже двое или трое во имя Мое, там и Я посреди них.

Марина устала с непривычки так долго говорить и умолкла; помолчал и Иосиф, потом прибавил с трудом:

– Я ищу, я ищу, где бы найти крепость, а то как соломинка, что ветер носит. Трудно, Марина Парфеновна! Прежде легче было… Я не о жене говорю, а о жизни.

– Да и о жене тоже много чего можно сказать… Конечно, трудно, а там легко все и радостно.

– Марина, как вы молитесь?

– Что это?

– Ну, как вы стоите, как руки держите, какие молитвы читаете?

– Ах, это! Ну, постойте я вам покажу.

Так как она лежала одетою, она поднялась, взяла лестовку, бросила подручник и, вполголоса зачитав молитвы, стала склоняться в легких бесшумных поклонах, будто не касаясь земли. Иосиф тихо спросил:

– Так? – и, взяв из Марининых рук лестовку, стал сам класть поклоны; та смотрела серьезно, иногда поправляя:

– Обеими коленами зараз надо… не стукайтесь об пол… так… так…

Когда он встал в испарине, Марина сказала:

– Уморились? Это с непривычки; если положить поклонов сорок, пожалуй, спина заболит сначала, а потом тело станет легким и чувствовать себя забудете, будто окрылитесь.

Тут вышла Соня, всегда будто умышленно пропускавшая чтение «Пролога»; она удивилась, увидя Марину на ногах, но та, выходя, сказала:

– Пойду по хозяйству, без Феклуши трудно Ольге Ивановне одной справляться; завтра надо кресты печь.

Действительно, с отъездом шипящей Феклы Ольге Ивановне во многих отношениях было труднее, но если дома ей помогала Марина, то в увеселительных вылазках почти вполне заменила прежнюю наперсницу некая Капа, или Капитолина Федоровна, жена одного из соседей Зыкова по магазину. Разница была только та, что теперь Ольга Ивановна чаще отлучалась из дому, так как Капа не всегда могла сама обретаться у нее.

Однажды, когда Иосиф не лежал на кровати, а сидел, читая данный ему Мариною «Домашний Устав», к нему вошла, очевидно, только что вернувшаяся с прогулки Зыкова. Войдя уже, спросила:

– Можно?

– Пожалуйста, – ответил Иосиф и подвинулся на диване, будто приглашая посетительницу сесть.

Она и села и заговорила нараспев:

– Что вы все дома сидите, Иосиф Григорьевич? Бывало, ездили с нами, а теперь никогда.

– Вы сами знаете, Ольга Ивановна, я был болен, потом, вообще такие неприятности! До веселья ли?

– Да полноте, плюньте на все эти неприятности! Вот невидаль! И стоит из-за этого такому молодцу дома кваситься? Я бы на вашем месте так разгулялась бы! Человек вы вроде как свободный. А?

– Не то у меня на уме, Ольга Ивановна, и мне не скучно.

– Поверила я! Ну как не скучно весь день одному на кровати лежать, да со старыми девками беседовать?

– С какими старыми девками?

– С Софьей Карловной да с нашей Мариной.

– Соня не старая, а Марина Парфеновна – вдова, а не девушка.

– Все равно: обе – Боговы, вы меня извините, я выпила немного.

– Ничего, пожалуйста.

– А как мне жалко вас, если бы вы знали! Была бы моя воля…

– Ну что же бы вы сделали?

– Это уж я знаю, что бы я сделала.

Они помолчали, Ольга Ивановна долго смотрела на лампу, прищуривая темные без блеска глаза, и наконец сердито проговорила:

– Вы думаете, что монахом живете, так о вас говорить не будут? Вот про покойного мужа чего только не плели!

– Все вздор плели? – спросил Иосиф, вдруг остро взглянув на Ольгу Ивановну, но та только повторила:

– Чего только не плели! И про вас тоже будут.

– Да мне все равно, говорят ли про меня и что говорят.

Гостья встала, прошлась немного и, снова подойдя к оставшемуся сидеть Иосифу, сказала:

– Голубчик, поедемте завтра погулять.

– Разве вам не с кем ехать?

– Да вас-то очень жалко, ну поедем, милый; вы и пить-то что-то перестали, инок, чистый инок!

И она, рассмеявшись, вдруг обвила его за шею и поцеловала в губы. Слегка отстранив ее, Иосиф