Том 2. Вторая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин

– Пожалуйста.

– Потому что я желаю себе свободы и нахожу, что жить при старом порядке, при крепком, гораздо вольнее и свободнее.

– Я вас не понимаю…

– Да вздор, где же понять? – отозвался Виктор.

– Это очень долго объяснять, а я знаю. Если вы имеете паспорт и особенно не безобразите, вас никто не трогает и не желает против вашей воли ничего с вами делать.

– Ну а при новом что же?

– Теперь еще ничего, а если все будет, как они хотят, то всех под один калибр подведут, как стертые гроши, и шагу без опеки ступить не дадут. Только этого не будет. Если же кто умнее или чем отличается, его уничтожат.

– Как же, часто руководят люди выдающиеся?

– Так это до поры до времени, или они сами хитрят: от одной власти освобождают, чтобы самим еще худшую забрать.

– Заврались вы, Александр Алексеевич; пойдем, Жозеф, лучше в «Дунай».

– Постой. Что же, вы и жидов бьете?

– Почему же и не бить, если за это не достанется. Это мы всегда готовы, все равно кого!

Виктор все тянул в «Дунай», хотя хозяин и уговаривал их остаться здесь; наконец сговорились с тем, чтобы больше не говорить о политике. Живо достали вина и закусок, и Иосиф, долго говевший, скоро охмелел. Вышла и Люба, Иосиф спросил:

– Ну, что же, ваш Варызин как поживает?

Та не отвечала, а Саша тихонько шепнул:

– Не спрашивайте, к нему жена приехала, совсем ходить к нам бросил.

Марья Ильинична щелкала орехи и все ругала Зыковых; Иосиф спросил у Саши:

– А вы Марину не знаете?

– В лицо знаю, а так не знаком; она что, беспоповка тоже?

– Кажется.

– Зачем же я ее у единоверческого попа видел?

– Обознались, наверное.

– Нет, уж это будьте покойны.

Иосиф все наливал себе, стараясь былым хмелем отогнать мысли о смерти Адвентова, о Кате и многом другом, что мучило его последние дни, но вместо веселого забвенья ему только захотелось спать. Броскины оставляли его у себя, но он заупрямился и пошел на рассвете домой пешком. Двери отворила ему Марина. Он конфузливо снял пальто, отворачиваясь, но Марина молчала, так что заговорил все-таки первым он:

– Что вы так долго не спите?

– Я уже встала, тесто готовлю.

– А где же? – нелепо спросил Иосиф.

– В кухне, – ответила Марина, не улыбнувшись.

Иосиф присел на стул в передней и продолжал:

– Вы, Марина Парфеновна, ведь по беспоповскому согласу?

– Да. А что?

– Как же вы живете без причастия? Ведь это нехорошо!

– Что же делать! – молвила Марина, вся вспыхнув. – Только, Иосиф Григорьевич, идите теперь спать, мы об этом после поговорим.

– Спать-то я пойду, только и потом повторю, что это – нехорошо.

III

Похороны Адвентова были совсем весенним утром. Веселый ветер гнал по густо-синему небу ярко-белые облака, раздувал облачения священников и попоны лошадей, трепал вуали и волосы. Было очень мало народу, кое-кто из писателей, какие-то вдруг оказавшиеся дальние родственники и близкие знакомые. Соня и Иосиф шли вдвоем, тогда как Екатерина Петровна, тетя Нелли, Дмитровские и еще кто-то двигались большой плотной кучей, разговаривая; родственники шли впереди, ни с кем не знакомые, а Андрей Фонвизин был совсем один; прямой и высокий, он, казалось, стал еще красивее и моложе. В церкви еще прибавились какие-то старушки, охотницы до всяких погребений, случайно попавшие простолюдины и няньки с детьми. Никто не плакал, было чинно и суховато; в маленькую церковь проникало только солнце, но ни ветер, ни холод, и можно было подумать, что на дворе настоящая весна: трава, ручьи, птицы.

Когда все уже простились, расталкивая умиленных старушек, вошел какой-то молодой человек небольшого роста, толстоватый и розовый; штатское платье не позволило тотчас узнать в нем Беззакатного. Выдвинувшись на свободное пространство, он стал на колени, мелко крестясь, и лицо его морщилось, так что пенсне с легким звоном упало на каменный пол. Потом он отошел к шепчущейся публике, ни с кем не здороваясь; все отодвинулись, и шепот готов был перейти уже в довольно громкий говор, как вдруг затих совершенно, когда Фонвизин с другой стороны церкви подошел к вновь прибывшему, обнял его и поцеловал, меж тем как тот окончательно расплакался; офицер увел его к солнечному окну и, казалось, утешал, тихо говоря; так вместе уже и пробыли они до конца похорон. Екатерина Петровна, выбрав удобную минуту, подошла к Беззакатному и тихо спросила:

– А где же Леля?

– Она осталась там.

– Как осталась там?

– Осталась там, – повторил Сережа.

– Но, конечно, она скоро приедет?

– Не знаю.

Екатерина Петровна пожала плечами, проговорив:

– Странно! Она здорова, по крайней мере?

– О, да, безусловно.

– Мне это не нравится, Сергей Павлович; вы, конечно, не откажетесь прийти ко мне и рассказать все подробно?

– Благодарю вас, но это время я буду очень занят.

Пардова отошла снова к Дмитревским, сейчас же приступившим к допросу, а Соня и Иосиф стали говорить с Беззакатным. Вблизи можно было заметить в нем перемену: розовое лицо его было далеко не так розово, пожелтело, несмотря на небрежно положенную пудру, слегка обрюзгло и было как-то растерянно, глаза бегали, походка была неуверенна и тяжела вместе с тем.

– Вы изменились, Сергей Павлович; вы здоровы?

– Да, да, я совершенно здоров; отчего вы думаете? – как-то заволновался тот.

– Ну, и слава Богу; верно, с дорога устали? Вы когда приехали?

– Сегодня утром, прямо с вокзала.

О Леле Соня ничего не спросила. Ветер не стих и так же весело гнал облака, срывая шляпы с прохожих. Наших путников обогнал Андрей, блистая парадной формой; сойдя с экипажа, он спросил у Иосифа, не может ли тот принять его дня через три.

– Ведь вы уедете скоро? – прибавил он.

– Куда? Я никуда не собираюсь.

– Разве? Вы, вероятно, забыли, а может быть, я и путаю.

– Не знаю, я никуда не собираюсь.

– Во всяком случае, я в субботу у вас буду, если позволите.

– Пожалуйста.

Пройда еще немного времени, Иосиф заметил:

– Чем-то изменился Андрей Иванович.

– А что? – встрепенулась Соня.

– Какой-то важный стал.

– Нет, это не так, Жозеф; он еще больше отделен стал каким-то светом.

– А это хорошо, что он сегодня так подошел к Беззакатному.

– Да, очень красиво. Андрей не может сделать некрасивого поступка, а потому и нехорошего; ведь безнравственность в том и есть, что мы какую-то гармонию нарушаем.

– Но холодом от него так и веет.

– Нет, он добрый.

– Я не говорю, что он зол, но любит ли он кого-нибудь?

– Андрей?! Он всех любит, всех.

– Я не про то, Соня, говорю;