Том 2. Вторая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин

Соня смутилась и, краснея, проворила:

– Я не знаю этого, Жозеф; не все ли равно, разве это важно?

– Очень важно, Соня; как ты не понимаешь? Центрально важно! Как жить без любви? Все будет мертво и вера мертва.

– Ты что-то новое для меня говоришь.

Иосиф, не возражал, заговорил о другом. У Сони они обрели Виктора, ждавшего их.

– Отчего ты, Виктор, не был на похоронах, – спросил Иосиф.

– Так, не хотел Екатерине Петровне на глаза показываться. Андрей был?

– Был. Беззакатный тоже был.

– Этот откуда взялся?

– Приехал.

– А Леля была?

– Нет; она, говорят, осталась.

Виктор свистнул и сказал:

– Не говорил ли я тебе, Жозеф? Все так и вышло; не знаю я Сережи Беззакатного!

– Да, Катя что-то напутала с этим побегом, – проговорила Соня.

– При чем тут Катя?

– Да ведь она все это устроила.

– Устроилось бы и без нее.

Соня была рассеянна за чаем и мало говорила, барабаня по чайнику и смотря в окно, в которое вливалось солнце, будто была настоящая весна.

– Куда это мне путь пророчил Андрей Иванович? Соня перевела глаза на говорящего, серьезно посмотрела и промолчала.

– А тебе очень недурно было бы куда-нибудь съездить, Жозеф, освежиться, – произнес Виктор.

– Куда же?

– Мало ли куда; ты вот все собирался с Броскиным отправляться куда-то.

– Ну, это компания не из важных, – заметила Соня.

– Нельзя быть такой разборчивой; Саша Жозефа любит, и с ним в дороге не пропадешь; по нашим берлогам он – незаменимый спутник. Да, вот еще что, Жозеф, получал бы ты скорее свои деньги, а то я очень подозреваю, что твоя жена что-то замышляет опять.

– Там еще нужны некоторые формальности, – заметила Соня.

– А что же Екатерина Петровна замышляет? – спросил Иосиф.

– Я не знаю наверное, но слышал так, будто она хочет тебя выставить совсем полоумным, хлопотать об опеке и, разумеется, забрать твои деньги.

– Что ты, Виктор, как тебе не грех! – воскликнул отчим.

– А что же? Это похоже на правду, – подтвердила и Соня.

– Да что ты, все еще любишь Екатерину Петровну или веришь в ее любовь? – спросил Виктор.

– Нет, но я не совсем изверился в людей!

– Да, жди пощады!

– Перестанем говорить об этом.

– С тобой не стоит и говорить об этом, но мы с Соней будем настороже.

– Как хотите.

Назад шли молча, только в конце дороги Иосиф спросил, будто оканчивая свои размышления:

– Виктор, как ты думаешь, Фонвизин любит кого-нибудь плотски?

Тот с изумлением посмотрел на Иосифа.

– Что тебе вздумалось об этом спрашивать?

– Нет, как ты думаешь? – настаивал Пардов.

– Я не думаю, а знаю, что он девствен. – Это верно?

– Верно.

Через некоторое время Иосиф снова начал:

– А если бы он не был девствен, какой бы он был?

– Послушай, Жозеф, ты совсем одурел: ну, почем я знаю?

– Я не так выразился… если б он не был лишен чувственности, он был бы лучше, добрее и святее.

Виктор даже остановился.

– Жозеф, можно подумать, что это твоя покойная тетушка говорит, а не ты. Ты смотри, своим Христовым невестам этого не вздумай проповедовать.

– Кому ж любовь и знать, как не невестам?.. Но я еще хотел спросить, не был ли бы тогда Андрей Иванович как Адвентов?

– Я не знаю, Жозеф. Что ты пристал?

– Жозеф, да будет тебе изводить меня!

Совсем прощаясь, Виктор сказал тихо:

– Может быть, ты, Жозеф, и прав; может быть, Андрей такой, как Адвентов, оттого и девствен, и вообще все, что ты говорил, не так глупо: ты прости меня.

– Я ведь высказываться не умею, – виновато оправдывался Иосиф.

Все эти дни он волновался, ожидая обещанного визита; в пятницу еще у него вымыли комнату, встал он рано, зажег лампады, особенно тщательно вымылся, оделся, поправил книги и мелкие вещи и стал ходить не куря. Впрочем, куренье у Зыковых не очень допускалось и Жозеф даже отвык, скучая бегать с папиросами на лестницу или запираться на ключ.

К нему вошла Марина, держа руки за спиною, в белом платке и розовом платье, какая-то светящаяся и радостная.

– Бог милости прислал! – сказала она на пороге и, подавая большую розу, прибавила: – А это вам.

– Откуда такая прелесть? – спросил Иосиф, разглядывая крупные, влажные розовые лепестки.

– От меня подарок. Сегодня велик день! Вам скажу: не выдавайте меня, – оглянувшись, Марина быстро подошла к Иосифу и сказала ему на ухо: – Я причастилась Тела и Крови Господней.

И потом, забывшись, вся сама порозовев, воскликнула с ударением:

– Ах! Тела, Тела и Крови Господней!

Иосиф спросил шепотом, смотря на цветок:

– Где же?

– В Николаевской.

– В единоверческой?

– Да.

– Поздравляю вас; я рад.

– А я-то как рада, как радостна: сподобилась!

Иосиф с удивлением заметил, как, несмотря на худобу, похорошела и помолодела в это утро Марина.

– Ну, прощайте; гостя ждете?

– Рано еще.

– Да, еще, – остановившись у порога, промолвила Марина, – все равно умирать… скажу вам сегодня для такого дня. Я люблю вас, Иосиф Григорьевич, крепко люблю, не как брата, а как бы мужа, если бон жив был, любила. Не говорите ничего, не отвечайте: не надо, а поликуемтесь, как иноки.

И она трижды со щеки на щеку прикоснулась легко к Иосифу и ушла летучей походкою, будто по воздуху, оставя запах ладана и роз.

Иосиф долго стоял неподвижно, потом поставил розу в стакан на окно и стал ждать сидя; с утра он не ел и не пил, не замечая этого. Услыша звонок, он хотел вскочить, подбежать, но нога, как бы пораженные параличом, не повиновались, и он остался сидеть, только рукою сдерживая бьющееся сердце. Слышно было, как спрашивают, дома ли господин Пардов, как медлят в передней, как проходят гостиною, как слегка стучат в двери, как тихо спрашивают: «Можно войти?» – и еще раз, – язык тоже не повиновался; наконец, с трудом превозмогая внезапную немоту, Иосиф громко и хрипло крикнул:

– Войдите! Вошел Фонвизин.

– Вы, кажется, не ожидали меня и испугались? – спросил гость.

– Нет, я вас ждал… видите…

– Какая дивная роза. У вас пахнет ладаном: вы были в церкви?

– Нет, это не я был в церкви.

– Вы не думайте, что я забыл вас, бросил вас, не думал о вас. Вы знаете, что вам нужно?

– Да, да! церкви, верной жизни и живой любви, но где найти их?

– Где? Вот церковь, – указывая в окно на крест прихода, сказал офицер.

– Но которая? Их так много.

– Обрядов много, христианская церковь – одна.

– Но любви живой!.. Я много любил, и что же? Скорбь и смерть! Кому отдать свою душу?